Властелин воды - Алексей Викторович Вязовский
…Был сегодня приятно удивлен, когда ранним утром практически все армейское начальство спустилось в холл – значит, понимают, что помощь древнего бога нам не помешает. А Фридус в холле появился раньше всех – и спал ли он вообще? Будь его воля, наверное, прямо ночью в Храм Айрана помчался бы! Близость мощного источника, да, еще и с родственной стихией, притягивает любого мага словно магнит. Я сам тоже его прекрасно чувствую – так и тянет к нему. Но сначала все же быстрый завтрак – надо съесть хотя бы по бутерброду или по куску мясного пирога, запив горячим, бодрящим чаем. А вот потом можно и в Храм отправляться.
Всей гурьбой выходим во двор замка и, поеживаясь от утреннего холода, ждем, когда конюхи подведут нам оседланных лошадей. Ворота крепости с крыльца еле различимы, высокая надвратная башня четверти на три утонула в сером тумане. А стоило нам отъехать немного от Замка, уже и крепостной стены не видно, хотя голоса стражников слышны еще. Ну, да ладно, не заблудимся в тумане – чай, мы не ежики. Тропа к Храму может, и не широкая, но уже хорошо утоптана, и сбиться с нее сложно. Проезжаем мимо солдатского лагеря, который только еще начинает пробуждаться, и ныряем под кроны вековых сосен, обступивших тропу.
– Князь, что это вы сейчас напевали? – интересуется у меня Лукас. При посторонних Учитель всегда обращается ко мне с подчеркнутым почтением, строго соблюдая субординацию – Никогда раньше такой странной песни не слышал.
Надо же… услышал, а я вроде совсем тихо, под нос себе напевал.
– В старинной книге когда-то стихи прочитал – включаю я привычную отмазку – они сегодня очень к месту. А музыка… она сама как-то в голове возникла. Тебе понравилось?
Голос у Йена от природы неплохой, а чтобы спокойные романсы петь, и особых вокальных данных не нужно. Тут главное, слова вспомнить и чего-нибудь лишнего не ляпнуть. Конечно, при переводе на местный язык такими складными стихи у меня уже не получатся, поскольку на ходу придется заменять какие-то слова на близкие им по смыслу, при этом еще более или менее, соблюдая рифму. Имперский язык довольно сильно отличается от русского, хотя он тоже певучий. Но местная публика здесь почему-то не избалована качественной поэзией, а баллады, которые исполняют странствующие менестрели, длины и занудны до одурения.
Так что даже мое примитивное пение – это, как глоток свежего воздуха. Надо же мне как-то поднимать культуру в родном княжестве? Так почему не романсы и песни?! А уж сколько мы всего разного с парнями в прошлой жизни у костра под гитару перепели – на целый песенник хватит. Может, еще и какие-нибудь стихи из школьной программы заодно вспомню. Ведь то, что в детстве заучил, в голове застревает накрепко – нужно только постараться восстановить это в памяти. У нас же любой двоечник с ходу вам Пушкина или Тютчева процитирует, пусть и в несколько корявом виде.
Ладно, если пробуем приобщить народ к хорошей русской поэзии, то почему бы тогда и не с Тургенева? Напевать начинаю вполголоса, на ходу заменяя некоторые слова, чтобы для местных это звучало привычнее.
– Утро туманное, утро седое
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Вспомнишь обильные страстные речи,
Взгляды, так жадно, и нежно ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса звуки любимые.
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
Многое вспомнишь – родное далекое,
Слушая топот копыт непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое.
Глядя задумчиво в небо широкое…
Ух…! Даже у самого от этого грустного романса сердце вдруг защемило – вспомнил лица своих друзей и сослуживцев. Думал, что всё отболело уже, и я намертво прирос к новому миру, а вот нет… помню их всех поименно – и живых и ушедших раньше меня…
С удивлением замечаю, что притих не только Лукас, но и мои парни, ехавшие впереди, и следом за нами. Ближайшие к нам военные тоже замолкли. А Дианель уставился на меня нечитаемым задумчивым взглядом. Угу… приобщил народ, называется.
– А может, еще какие-нибудь стихи помните, князь? – тихо спрашивает Харт.
– Ну… надо подумать, может, отрывками что-то и вспомнится. Вот хотя бы про осень – вспоминаю я стихотворение, известное каждому нашему школьнику.
– Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса.
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса.
И ветра шум, и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы…
Середину этого довольно длинного стихотворения я, естественно, в упор не помню, в памяти всплывает только еще один отрывок из него, в котором мне на ходу приходится заменить слова «сосед мой» на «баронов». Прости меня, Александр Сергеевич, гада такого! Но думаю, и тебя самого эта забавная ситуация изрядно бы повеселила. С юмором у нашего светоча все было в порядке.
Зима на подступах – уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей.
Дохнул осенний холод – тропка подмерзает.
Журча еще бежит за мельницу ручей.
Но пруд уже застыл. Бароны поспешают
В раздольные поля с охотою своей,
И страждут кони бешеной забавы,
И будит лай собак уснувшие дубравы.
На мое счастье, впереди, уже слышны людские голоса, среди которых я безошибочно узнаю густой бас гнома Тагрима – так что первые опыты с поэзией приходится свернуть. Хорошего понемножку. Но вообще, нужно, наверное какую-нибудь замену привычной гитаре поискать. Помнится, видел я в Ируте что-то типа нашей старинной лютни – с двойными струнами. На приеме в Ратуше у музыкантов тоже какие-то струнные инструменты были. Может, мне стоит переделать их под себя, потому что шестиструнку я в своей прошлой жизни легко освоил…
– Здравствуй, брат Тагрим! – приветствую я своего делового партнера. Спешиваюсь у коновязи перед Храмом и крепко обнимаю гнома на глазах у