Проект "Вектор". Дилогия (СИ) - Тарханов Влад

Теперь же состоялась встреча «глаза в глаза» и я могу точно сказать, что даже первое, беглое впечатление ОН производил с ног сшибающее. У меня было абсолютно точное чувство, что мы были почти одного роста, но совершенно разного масштаба. Личность Сталина давила на меня, так что собраться с духом и отрапортовать удалось не сразу.

Знаете, было все, что так известно по многочисленным фильмам: военного образца френч без знаков отличия, трубка в руке, лицо с оспинами, внимательные глаза, крупный нос, густые седые усы… но… ни один из актеров не мог передать ту харизму, ту атмосферу силы, которая исходила от моего визави. Сталин заметил мое смущение и ту задержку, с которой выдавил из себя приветствие. Скорее всего он знал и неоднократно наблюдал, как люди теряются в его присутствии. Самые эмоциональные особы даже впадали в ступор. Очень часто он сам выводил своих посетителей из сложного душевного состояния каким-то второстепенным вопросом, обращением по имени-отчеству, но в отношении меня никаких спецприемов не применялось. Меня изучали, как изучают мошку под увеличительным стеклом. Сталин молчал. Пауза затягивалась. Тогда я ляпнул то, чего никак от себя не ожидал:

– 5 марта 1953 года. Ближняя дача.

Сталин чуть вздрогнул. Но, показалось, что я угадал, что он хотел спросить, не задавая вопроса. Но дальше последовало совершенно другое продолжение беседы, которое я не ожидал, почему-то я был уверен, что он захочет узнать причины или подробности, был готов все рассказать, а получил вот такое:

– Мы тут с товарищем Берия считаем, что у тебя, Андрей Толоконников, совсем другая цель, а не перенос войны на сорок второй год. Так какая цель у товарища Толоконникова?

– Так точно, товарищ Сталин. Моя истинная цель – спасти СССР

Часть вторая

Глава девятая

Личная жизнь комдива Виноградова

Москва. Орликов переулок. 1 марта 1940 года

Я держал в руках пятнадцать роз ярко-белого цвета, который очень редко можно встретить у цветочниц. Обычные розы имеют легкий желтоватый или чуть розоватый оттенок, как-то папа подарил маме белые розы с легкой зеленцой. А у меня в руках были розы абсолютно белого цвета. Извините, волнуюсь, поэтому попробую рассказать о событиях последних дней как-то более-менее связано.

– Так точно, товарищ Сталин. Моя истинная цель – спасти СССР.

Когда я бросил эту фразу в кабинете Сталина то ожидал чего угодно, кроме того, что дальше ничего не происходило. Не было эмоционального взрыва. Не было удивления. Не было вороха уточняющих вопросов, которые должны были бы уточнить, что я имею ввиду. Сталин прошел к столу, спокойно, в абсолютной тишине (я боялся даже вздохнуть) распотрошил «Герцоговину Флор», набил табаком трубку, закурил. Он сделал пять-шесть затяжек, отложил трубку и произнес:

– Ми думаем, товарищ Виноградов, что вы засиделись в гостях у товарища Берии. Думаю, нэмного свежего воздуха прояснит ваши мысли, сделает их точнее, и ви вспомните все намного быстрее. Двадцать восьмого фэвраля я жду от вас подробный доклад о том, почэму вам надо спасти СССР. Все остальное отложить. Хотя нэт. На сэгодня мы запланировали вашу встречу с товарищем Таубиным. Вы правы. Талантливыми людьми разбрасываться нельзя. Вечером вас отвезут в домик на природе. Двадцать девятого февраля мы поговорим. Со 2-го марта вы будете работать в структуре товарища Мехлиса. В структуре госконтроля, а нэ политуправления. Сегодня товарищ Мехлис назначен наркомом Госконтроля. У нас мало кадров, товарищ Виноградов, вы это верно заметили. У вас возникает справедливый вопрос: почему второго марта, а не первого? Потому что первого марта у одной симпатичной журналистки, живущей в Орликовом переулке, день рождения. И возвращение красного командира из секретной командировки будет более чэм кстати.

Вот это выдержка! Я был потрясен. Судя по тому, что вначале речи Сталина акцент был достаточно сильно выражен, но потом почти совершенно исчез, скромный секретарь политбюро ЦК ВКП(б) действительно взволновался, но достаточно быстро взял себя в руки и словом даже не высказал своего волнения. Его выдавал только акцент, и ничего более. Да! Может и мне начать трубку курить? Хорошо позволяет держать паузу, подумать, справиться с волнением. Да нет, оставим эту фишку Вождю. Я уверен, что решение дать мне чуть-чуть больше свободы было определено еще до самого разговора. Возможно, если бы я юлил и не отвечал на вопросы честно и откровенно, решение бы было другим. Я не знаю. Мне так показалось. А то, что моя личная жизнь будет под микроскопом… Я это понимал. Но… получается, что личность Марго просветили под рентгеном спецслужб, и она получила высшее одобрение. А что это для меня меняет? Для меня ничего. Понимаю, что это все меняет для Маргариты. Если бы ее личность чем-то не устраивала даже не Самого, а хотя бы Берию, с девушкой уже бы произошел какой-то несчастный случай. Хотя нет, без санкции Сталина у Берии в этом вопросе руки были коротки. В любом случае, товарищ Сталин хочет, чтобы у меня появился серьезный якорь, который будет меня мотивировать хорошо защищать социалистическую родину. А верная жена и дети – самый надежный якорь для нормального мужчины. Но на этом наш разговор не закончился. После небольшой паузы вождь спросил:

– У вас есть какие-то пожелания, товарищ Виноградов?

– Никак нет, товарищ Сталин.

– А я думал, вы попросите ампулу с цианистым калием. – мягко произнес вождь и уставился мне в глаза, прожигая своим взглядом насквозь. И в его фразе не было и миллиграмма шутки.

– Я умею останавливать свое сердце, товарищ Сталин. Это одно из первых умений, которому нас обучали.

– Хорошо. Можете быть свободны.

Вот такой вот разговор, дорогие товарищи.

После этого разговора я оказался на даче Таубина, а к вечеру – на базе в подмосковном лесу. Это была база подготовки охраны первых лиц государства. Царем и Богом в этом хозяйстве был Николай Сидорович Власик, в то время начальник 1-го отдела ГУГБ НКВД СССР, фактически – начальник охраны товарища Сталина. С одной стороны, я вроде бы оставался у Берии «под колпаком», а с другой стороны Власик подчинялся Сталину лично и обладал серьезной степенью автономностью. Думаю, вождь серьезно ограничил возможности Лаврентия Павловича, и как к этому отнесется сам Берия – предсказать было сложно. По поводу цианистого калия – тут все было ясно. Мне очень ясно дали понять, что попасть в руки врага я не имею права. И что кто-то из охранников на базе получил задание пустить мне пулю в затылок, если случится какая-то заварушка – я не сомневаюсь. Как к этому отношусь? Кисмет!

А потом я работал и спал всего шесть часов – когда приехал на базу и ждал появления порученца Сталина, без которого к работе было приказано не приступать. Неизвестный мне человек в военном френче без знаков отличия (мне казалось, что именно такая форма отличает работников секретариата товарища Сталина, уже потом столкнулся с тем, что такую одежду предпочитало подавляющее большинство ответработников) прибыл в пять часов утра, когда меня и разбудили. Потом работал, и до полудня 28 февраля, когда минули сроки сдачи главного документа, не спал ни минуты. Вторая встреча с вождем вытряхнула меня наизнанку, и сейчас, в преддверии встречи с любимой (надеюсь) девушкой меня все еще потряхивало от того напряжения, в котором пребывал последние дни.

Сегодня почувствовал, что в моем положении «птицы в клетке» есть и свои преимущества. Они оказались в том, что мне придали двух сержантов ГБ из подразделения Власика. Первым был сержант Иванов, вторым, как вы догадались, сержант Петров. На мой вопрос: «Нет ли в их компании сержанта Сидорова?», – Иванов с Петровым переглянулись и первый из них (это, напоминаю, Иванов) ответил: «А вы откуда знаете про третьего, товарищ комдив?». И вы скажите, что у Иосифа Виссарионовича нет чувства юмора?