Воин-Врач VII - Олег Дмитриев
Мы перераспределяли экипажи, сажая вторыми пилотами кыпчаков. Те, кому довелось покататься в первый же день, сопровождая летучий конвой до обоза, вызвались поголовно — привыкли. Говорил же, что привыкнут. Но от желающих в принципе отбоя не было.
Тогда, в день дружбы Леса и Степи, который мудрый Абдулла посоветовал закрепить указом и праздновать каждый год, десяток разведывательных буераков умчала в сумерки вниз по течению, не оставшись на великий пир народов. Что поделать — служба. Но теперь, пожалуй, вешки-маячки тротянулись по маршруту на неделю вперёд, а то как бы и не до самого Олешья, где была запланирована встреча, и где наверняка уже хозяйничал одноглазый степной волк Байгар. Но это не пуга́ло. Мы с ним одно дело делали. Как и с любым другим степняком теперь.
Другой десяток саночек увозил в Полоцк старого Абдуллу, Сенаит, пятерых мастеров, одного здешнего старшего офицера, так его назовём, и одного представителя булгарской торговой гильдии. При каждом были сопроводительные письма. Часть информации ехала отдельно, с нетопырями, чьей задачей было доставить важный живой груз в Полоцк. Да, путешествие обещало оказаться куда более долгим, чем наш переход-рейд сюда. Да, спешки особенной не было, вполне и до ледохода дотерпели бы. Наверное. Но нам со Всеславом, когда сидели за совещательным столом над крепко спавшим телом Чародея, обоим одинаково казалось, что даже недельная, даже дневная задержка играла против нас. Если у умных, гораздо более компетентных, чем мы с ним, людей появится на один час больше времени на обсуждение, скажем, парового насоса или промышленного обжига известняка, то отрыв Руси и союзников от соседей будет становиться ещё заметнее. Тут мы решили наплевать на правило «много хорошо плохо», с детства известное и привычное нам обоим. В Полоцке организовался такой научно-практический кластер, собралось в одном месте поистине небывалое количество увлечённых и вовлечённых людей, горевших своей работой, что не воспользоваться этим на благо стран и народов, как ни пафосно это звучало, было бы обидным идиотизмом. Ни я, ни Всеслав такого позволить себе не могли.
Да, наша цель не менялась: мир и лад на наших и соседних землях. И мы уже сейчас могли сделать для её достижения гораздо больше, чем всего год тому назад. И делали. И то, что для этого могло потребоваться замучить до смерти несколько паскуд, взорвать или утопить несколько тысяч живых людей, уже не беспокоило даже меня. Цель была слишком уж заманчивой и великой. Шагов к ней, тяжких, трудных, мучительных, было пройдено слишком много. На одной чаше весов были наши дети и дети их детей, жившие в мире и достатке. На другой — почти стёршиеся из моей памяти призраки гуманизма, демократии и всякая прочая толерантность. Дети, разумеется, перевесили. Весы дёрнулись, и всё умозрительное, призрачное, метафизическое улетело к чёртовой матери. В конце концов, ничего не мешало ни одной из держав договориться о сотрудничестве и мире, тем более с Русью, что получалась в этом времени, как, в принципе, и в любом другом, наверное, державой самодостаточной, способной без всяких сложностей жить даже без внешней торговли.
Персы, кажется, выбрали верный вариант. Венецианские дожи и их купцы — тоже. То, что его не выбрали фризы, латиняне и германцы, было и оставалось исключительно их персональными трудностями. С которыми им предстояло бороться самостоятельно. Или попросить помощи Врача. Или Воина. Мы бы отрезали или отрубили всё лишнее. Ну а как вы хотели? Я — советский хирург, Всеслав — великий князь Всея Руси. Мы не фонд поддержки демократии, не хельсинкская группа и никакая другая опасная и идеологически чуждая богадельня. Нет, у некоторых из подобных организаций в моём прошлом будущем были вполне достойные цели и задачи. По крайней мере были задекларированы. Но беда заключалась в том, что часть из этих объединений теми целями прикрывала откровенно грязные и подлые дела, а другую часть… Другую часть втёмную играла первая. Вполне по-иудиному или змеиному: «скушай яблочко, дитя моё, и станешь жить в раю! А вокруг тебя не рай, это тебя обманывают с детства родители! Какой же это рай? Тут же нет коричневой газировки и синих штанов!». Жаль, что видных учёных, писателей, физиков и лириков в моём прошлом так использовали для того, чтобы достичь своих вполне прагматичных целей, заморские и заокеанские деляги. Но время тогда такое было. Было бы другое — использовали бы священников, военачальников, купцов или других лидеров мнений. Как и всегда в мировой истории. Так что отрезать или отрубить — это, как Гнатка говорил, ещё по-божески. Всеслав, просмотрев в очередной раз мою память от подмены Рюриковичей на Романовых до са́мого расстрела царской семьи, вполне всерьёз рассчитывал, сколько было потребно громовика на то, чтобы все острова́ за Па-де-Кале утопить полностью. И отказался от этой затеи с тоской и неохотой лишь потому, что долго и дорого. Кто ж знал тогда, что Малкольм и Ингеборга окажутся вполне душевными людьми, и что история сделает такой неожиданный поворот? Дай-то Боги, чтоб не петлю…
Словом, вверх по Волге-матушке убежали самоходные саночки с теми, кто мог здо́рово помочь науке и технике в Полоцке. И то, что эти те были престарелым сирийцем, молодой абиссинкой и разного возраста булгарами, роли никакой не играло. Жить хорошо и мирно хотят многие. Некоторым из них у нас со Всеславом получилось помочь. И теперь шведы, франки, венгры, кыпчаки и бритты жили и работали вместе. Как говорил по этому поводу один торговец-меняла, бывший раввин и вообще непростой судьбы человек, Абрам: «так хорошо, шо аж смотреть противно!». Врал, ясное дело. Ставр, подружившийся со старым иудеем сперва профессионально, а потом, кажется, и вполне по-человечески, говорил, что они с Моисеем нам совершенно точно не враги. Показывал письма от южных и западных коллег, адресованные бывшему раввину. Там Абрама пытались поочерёдно усовестить, прельстить, купить и запугать. В принципе, результат поочерёдно был бы одинаков: пытаться усовестить человека такой судьбы и фенотипа — дело заведомо проигрышное. Грамотки эти торговец передал безногому старому убийце лично, запечатанными. Ставр Черниговский такой знак и сам оценил по достоинству, и великому князю «подсветил» с нужного ракурса.
Абрам, сперва привычно голося и ломая руки, молил о помощи. В свойственной племенной скандальной манере, сбиваясь временами на хамство и попытки залезть в княжью мошну, и если не
