Сергей Калашников - Своё никому не отдам

В кабак этот Его Величество зашёл отобедать. Пусть и без венца на голове, но вполне по-царски одетый и с гвардейцами в форме. Он хозяин земли рысской, потому делать может то, что желает. И знать об этом должны все. Уселся за стол вместе с двумя стражниками.

— Великка! Шти проси у кабатчика. Хороши, — незнакомый стрелец в красном кафтане советует.

Встретился с ним взглядом, кивнул благодарно и посмотрел на кабатчика:

— Мне и людям моим щей подай, — помедлил, глядя на замершего в изумлении хозяина, и припечатал: — Пожалуйста.

От последнего слова тот «разморозился» и принёс, что просили. Потом приносил ещё для пары, что у двери службу несла, а после и для внешнего наряда — гвардейцы сменяли друг друга, а государь, ожидая их, листал книжицу со своими записями и прислушивался к разговору, что вёл стрелец со своим сотрапезником.

— Не горемыка, ты Ефимка, а бездельник. Есть желаешь и пить, а трудиться для того не хочешь, вот тебя, лодыря и сгоняют со всех дворов. И даже в закупы уже никто брать не желает — знают, что как ты вина курного хлебнёшь, так хоть режь тебя, но с места не своротишь.

Лучше сам ступай в галерники, чем на воровство идти, али на татьбу. Сыт будешь, а коли безобразить не станешь, так тебя может, и не прикуют к банке. Хотя, ты тогда хмельного отыщешь и набезобразишь. Так что сразу командира проси, чтобы приковали.

Собеседник его молчал, поскольку поглощал всё, что стояло на столе. Вид он имел голодный и настолько потрёпанный, что без стрельца его бы и на порог не пустили.

— Как зовут тебя, стрелец? — Гриша спросил, дождавшись перерыва в нравоучении.

— Степан я, Кузьмы сын. Слободского полка сотник.

— Служить мне станешь?

— Готов. Что делать, Высокка?

— Послезавтра к обеду приходи. Гвардейцы проводят тебя.

— Государь, а, может и для меня служба найдётся? — это сотрапезник Степана встрепенулся, и на лице его образовалось такое преданное выражение, что стало смешно.

— Слышал, что Кузьмич тебе посоветовал? Вот и исполняй. Считай, что такова воля моя. А что у гребцов харчи добрые — то правда. Я проверял.

Тысяцкий Шкиль человеком оказался обстоятельным и толковым. Показал оборонительные сооружения, хоть и старые, но содержащиеся в порядке каменные крепости, жерлами своих пушек перекрывающие вход в просторный разветвлённый залив, в одном из бассейнов которого расположена военная гавань, а много глубже и столица. Поездка заняла весь день и огорчений не доставила. В самом же городе слуги тысяцкого расхаживали по улицам с приметными дубинами и присматривали за порядком, заставляя хозяев домов и подворий ровнять дороги перед своим жильём. То есть что-то менять в этом на первый взгляд не требовалось.

Селим, покопавшись в записях, указал какие суммы казённых денег Шкилём затребовалась на какие нужды. Гришин мозг взял полученные сведения на осмысление, но пока сделал только один вывод — надо ограничить доступ иностранцев в ту часть военной гавани, где будут стоять оснащённые новыми пушками корабли. Три галеаса и дюжина скампавей… хотя, со временем перевооружены будут и парусники, так что надо организовывать в этом месте такое поселение, откуда людям никуда отлучаться не требуется. А тогда меньше народу станет туда-сюда шастать и чужаки окажутся заметней.

— Стрелец к тебе, Гриша, — гвардейцы из Ендрикских казаков всегда окликают его по имени, а те, что из регуляров — дети крестьянские — государем зовут. Стрельцы же, используют словечко «Высокка». То ли из старого устава это осталось, то ли поверье какое среди этого сословия.

— Проводи его ко мне, чтобы не заплутал.

— Да он уж тут, это тот, из кабака.

— Заходи, Степан Кузьмич! — улыбнувшись знакомцу царь устроился поудобней и приготовился к разговору. — Расскажи мне, как с тем оборванцем знакомство свёл?

— Изловили. Он у зеваки одного кошель срезал, а сотня моя как раз дежурная была, вот и привели его на правёж. А он давай мне историю жалостливую рассказывать, какая жизнь у него неудатная. Ну да слышал ты.

— Слышал. Сдаётся мне, что дело тебе я трудное поручу и нескорое. Для начала поезжай на Ендрик и посмотри, как там люди живут. В разные городки наведайся, потолкуй с насельцами, а после все мне обскажешь и растолкуешь, что у них хорошо, а что плохо. Чтоб понял ты, к чему это я, объясняю. С того острова и порох и пушки добрые везут, а кроме того, вопреки обычаю, ещё и деньги немалые в казну поступают. Раньше-то только хватало средств войска, что там есть, прокормить да вооружить, а ныне ещё и приварок образуется изрядный.

— Э-э! Григорий Иванович! — поднял голову от своего стола Кикин. — Нельзя ли со Степаном Кузьмичём и моего управляющего направить? А то полк, что у меня на содержании, испытывает недостачу в средствах и хотелось бы научиться, как увеличить доходность.

— Изволь, Борис Алексеич, изволь. А потом мы с тобой сразу два доклада выслушаем.

— Бояре съехались. Тебя, государь, требуют.

Что же, давно к этому шло. Панцирь удобно прилажен под одеждой, под полами которой в петлях скрытно укреплены два коротких пистолета. Наручи под рукавами и добрый прямой клинок, похожий на гладиус, пристроен сзади на поясе. Скипетр в руке поможет отбить первый удар, если дойдет до потасовки. Он видел в окно, как на широкую площадь перед дворцом одна за другой прибывали кареты в сопровождении многочисленных гайдуков, вооружённых хотя и красиво отделанным, но настоящим оружием. И сейчас эти крепкие мужчины ожидают своих кормильцев. Пожалуй, только тех, кого видно, не менее тысячи.

Что же, сейчас во дворце не только гвардейцы, кикинского полка солдат тоже много тихонько сидит в закрытых комнатах. Они сошлись поодиночке, да как-то остались тут. Государь с Борисом Алексеичем решили, что для такого случая надо побольше силы во дворец стянуть. Примерно известно и то, какой разговор предстоит, хотя, как он пойдёт — этого заранее наверняка не предугадать. Встревожились мужи лучшие, углядев в деяниях юного царя угрозу своим привилегиям, но в точности планы их выведать не удалось.

Вышел в тронный зал. Бояре встали с лавок и поклонились. Пока всё по чину идёт. Ну вот, он и на стольце. Рядом, обряженные рындами, лучшие рукопашные бойцы.

— Слушаю вас, бояре.

Сразу, словно это само собой разумеется, встал Тычков, значит большинство присутствующих уже обо всём между собой уговорилось и следует ожидать от собравшихся заметного единодушия, коли сразу не бросились спорить, кому речь вести.

— Государь. Не по обычаю ты деешь, невместно. С чернью знаешься, а нас, слуг своих, позабыл совсем.

И замолчал, ожидая оправданий. Гриша безмолвствовал и ничего лицом не выражал.

— Боярин Волков грамоту сдал о пожаловании ему в кормление земель на Бутурлине, поскольку разорены они супостатом. А ты его ничем не поддержал. Не ценишь ты слуг своих, — Тычков продолжает «подогревать» соратников, а Гриша лихорадочно вспоминает, кто таков этот Волков. Явно ведь не из именитых.

— А когда помер Егор Климович, то сыну его ты грамоту на кормление выдавать не стал, только жалование офицерское и оставил. А как сложит он буйну голову в битве с ворогом твоим, куда денутся жена его, да дети малые!

А ещё бояре с Ендрика баяли, будто поуходили от них крестьяне на казённые земли, а без пахаря рожь не вырастает сама. Но беглых тех ты под руку хозяевам не вернул, и куда, скажи на милость было им податься?

Оттого и неспокойны бояре, что чуют — лишишь ты нас кормления. Потому, государь, просим наделы, что выданы уже в пользование, навсегда за нами закрепить, и за детьми нашими, а крестьянам съезжать с них запретить. Иначе служить тебе не сможем. Не князья ведь мы, не володеем тем, чем пользуемся.

Да и то, батюшка твой князя Засецкого острова родового лишил, когда прогневался на него за слово неосторожное, так что и князья волнуются, как бы и их ты достояния не лишил.

Тычков, вроде как на жизнь жалуется, но ропот в рядах прокатывается, и шевелятся посохи. Гриша же напряжённо вспоминает, кто же этот Волков. Что-то докладывал ему Филимон, а он, растяпа, запамятовал.

— А где ныне тот Волков? Кто говорил с ним?

— Не ведаю, государь, — Тычков это высказал так, будто это царь того боярина упрятал куда-то. И зал снова зароптал.

— Велю его сыскать и доставить сюда. То ж и про детей Егора Климовича велю. Про князя же Засецкого — то батюшки моего и самого князя дела, до вас, бояре не касаемые. А жаловать я за службу буду, как и предки мои. На том крепко стою.

— Тогда, Григорий Иванович, приговоривает дума наша тебя от царства отлучить, потому что обижаешь ты людей, что служат креплению отечества нашего. Отчего неминуемо случится повсюду разорение, мор и глад великие настанут и перестанет быть Рысская земля.