Крестоносец (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

Напасть на него на его же территории, захватить, угрожать, щекотать глотку ножом, связать, в общем втоптать в грязь его административное величие — и всё в присутствии подчинённых! Довелось в прежней жизни общаться с чиновниками и, несмотря на девять без малого веков, разделяющих тех типов и здешнего ландфогта, психология в общем-то та же. Так что Трулль мне тоже ничего не простит. Думаю, если бы не зажигательные планы монаха, меня бы вздёрнули прямо на тех воротах, у которых подонок Вагнер меня подстрелил.

Ну, крысёныш, если только выберусь, беги в другую страну! А лучше на другой континент. Если увижу — сразу отправлю вдогонку за дядюшкой! Хотя, конечно я сглупил тогда. Ладно упустил этого уродца Вольфганга, но на хрена было ему коней и вещи оставлять?! Кто мешал их забрать с собой и по дороге продать хоть по дешёвке каким-нибудь встречным путникам, идущих в сторону от Саарбрюккена? К тому времени как Вагнер пёхом дошлёпал бы до города, мы бы отъехали так далеко, что хрен бы Мюллер и его стражники нас догнали! Да и послали ли бы их? Одно дело — солидный риттер на двух лошадях с навьюченными вещами, словам которого можно поверить, и совсем другое — какой-то мутный тип на своих двоих, из вещей только то, что на нём, и обвиняет без всяких доказательств рыцарей-крестоносцев, которые к тому же уже из графства уехали. А в других владениях приказы саарбрюккенских властей не катят, тут с местной властью договариваться надо. Феодализм, однако! И Роланд не стал бы тогда разоряться при виде Вольфганга, уж я бы ему внушил помалкивать об этом деле. Увы, хорошая мысля приходит опосля.

Как и в случае с махаловом в пыточной. Куда, спрашивается, я спешил? Кто мешал, вырубив и связав эту компашку, привести из камеры Роланда, связать всех покрепче, вставить кляпы, отнести в камеру и запереть там? А из Трулля выдавить бумагу, запрещающую всем местным нам в чём-то мешать, после чего забрать свои вещи и спокойно уехать?

Теперь же хрен сбежишь, сижу на цепи, как собака, да ещё и рана эта… Перевязали, но левая рука двигается с трудом, слишком уж болезненные ощущения. Хорошо хоть Роланд ушёл.

Из размышлений меня выдернуло появление баварца, ещё одного стражника и лекаря. Принесли хлеб да воду, заодно лекарь сменил повязку, охватывавшую плечо и верхнюю часть торса.

— Завтра поутру для тебя, убийца и еретик, настанет час расплаты, — с довольным видом молвил Баварец, прежде чем запереть дверь. — С каким удовольствием я посмотрю, как ты станешь корчиться на костерке, в который я лично буду подкидывать хворост. Жаль, что не удастся вздёрнуть твоего дружка, который уже, наверное, и забыл о твоём существовании, вознося хвалу Богу или Сатане за своё спасение. Но не сильно печалься, завтрак у тебя, как и у всякого приговорённого к смерти, будет неплохой, так что хотя бы наешься и напьёшься от души. Может, будут какие-то пожелания?

— Желаю тебе, а также Труллю и Еноху, сдохнуть от проказы, и чтобы ваши члены отвалились в первую очередь.

Баварец от души расхохотался, даже слёзы выступили ан его грубой солдатской физиономии:

— Вот это я понимаю храбрец! Главное, чтобы твоя храбрость тебе завтра не изменила, когда будешь поджариваться у столба, как поросёнок на вертеле.

Честно сказать, от подобной перспективы мне стало немного дурно, даже тошнота подкатила к горлу. Как представишь, что тебя ожидает завтра, хочется перегрызть себе вены, заранее избавив себя от страшных мучений. Может, так и поступить? Сильно сомневаюсь, что приду в себя в теле Семёна Делоне, думается мне, его в закрытом гробу отправили на Родину, где, возможно, уже похоронили со всеми полагающимися почестями. То есть, понятно, в этом времени до моего появления на свет ещё восемь с лишним веков, но мне всё же удобнее и проще было мыслить такими категориями, чтобы окончательно не запутаться.

Как бы там ни было, в завтрашний день я смотрел без особого оптимизма. Сбежать не получится, не с моей раной на это рассчитывать, даже когда освободят от кандалов на ноге. Остаётся лишь с честью постараться выдержать последнее и главное испытание в этой моей жизни. То есть не принять смерть с гордо поднятой головой… Хотя, если честно, вряд ли удастся совладать со своими эмоциями, когда начну превращаться в головёшку. Вся надежда на то, что быстро потеряю от боли сознание. Читал, конечно, что были в Средние века мастера поджаривать медленно, чтобы жертва как следует помучилась, но в моём случае, хочется верить, до такого не додумаются.

Ох, как же не хочется умирать во цвете лет! Даже до Святой земли не добрался, погибнуть в бою с какими-нибудь сельджуками было бы не так обидно, нежели сгореть на костре по ложному обвинению.

В таких вот размышлениях и прошли остаток дня и практически вся ночь, за время которой я почти не сомкнул глаз. А кто бы сомкнул ан моём месте? Да ещё и эти стоны… Кто ж там всё время стонет в дальней камере, который день уже, никак не успокоится? Это не считая довольного рычания Людоеда, которому, похоже, баварец шепнул, что меня ждёт. Тот, собака, всё никак не мог угомониться.

Хоть бы в прежнюю камеру бросили, с Гансом всё ж как-то было бы веселее. Эх, что за жизнь…. Да и ту скоро отнимут.

Рано утром, часов в шесть, наверное, мне принесли ломоть свежего хлеба, сыр, жареную курицу (не чёрный ли это юмор в связи с моими ближайшими перспективами?), луковицу, два яблока и кувшинчик вина. Неплохого вина. Несмотря на ситуацию, в которой я находился, в животе у меня было совершенно пусто, а голод, как известно, не тётка, пирожка не подсунет. Так что, начав, можно сказать, по щепотке. Сам не заметил, как сметелил всё до последней крошки. И кувшинчик осушил, ничего врагу не оставил. Ну хоть нажрался от пуза напоследок.

Ну что, когда уже за мной придут? От тоски затянул себе под нос на русском:

Чёрный во-о-орон, что ты вьё-о-ошься,

Над мое-е-ею голово-о-ой!

Ты добы-ы-ычи не дoждёшься

Чёрный ворон, я не твой!..

И пел всё громче и громче, а потом вдруг понял, что кто-то мне подпевает. Ну как подпевает — подвывает мелодично, слов-то, тем более на русском, никто не знает. И к концу песни так вот подвывал уже не один, а как минимум двое или трое человек.

— Что это ещё такое?!

Я как раз закончил, когда в коридоре послышался грозный голос Баварца, чьё восклицание на немецком я понял без переводчика. А затем, подойдя к двери моего узилища, он криво усмехнулся, перейдя на французский:

— Песни на сатанинском языке распеваешь? Ну что, храбрец, пришло время платить по счетам. По нужде не хочешь сходить? А то, когда пригорать начнёт, сразу и обделаешься. Иной раз, бывало, прежде чем жареным мяском запахнет, такая вонь стоит… Не то что у нас часто такое аутодафе случается, но бывало.

Петросян, блин… Так и зачесались кулаки врезать ему промеж глаз, еле сдержался. Ещё подломает, что удалось ему вывести меня из себя, а я тут пытаюсь сохранить показное хладнокровие.

С ним пришли стражник и одноглазый кузнец, который позавчера заковывал мою ногу в кандалы. Не знаю, где он свой глаз потерял, но, похоже, и язык тоже, так как ни тогда, ни сейчас я не услышал от него ни слова. На этот раз он освободил меня от оков, и я осторожно потёр начавшую уже кровоточить щиколотку. Так и заражение подхватить недолго. Впрочем, мне ли об этом беспокоиться, жить-то осталось всего ничего. А что там дальше будет… Никому ещё не удавалось заглянуть за Кромку и вернуться обратно. Насочиняли себе Рай и Ад, Вальхаллу и прочие Сукхавати. Я гораздо больше верил учёным давно заявившим, что души гнет, а сознание — не более чем деятельность мозга, происходящая за счёт миллиардов слабеньких электроимпульсов. Правда, как объяснить, что моя душа (или сознание, это кому как) переместилась по родовому древу на восемьсот лет в прошлое? Что на это сказали бы наши светлые головы, профессора и академики? Думаю, весь научный мир встал бы на уши. Но для этого я должен вернуться в тело Семёна Делоне и, самое главное, доказать, что и впрямь был в прошлом. Конечно же, меня поднимут на смех, в лучшем случае объяснят мои россказни бессознательными и очень реалистичными галлюцинациями.