Национальность – одессит - Александр Васильевич Чернобровкин
— Я знаю такого человека, — потупив глаза, тихо ответил он.
— Заранее благодарен! — произнес я и положил купюры под толстую прошитую тетрадь в картонном переплете, на которой было написано «Регистрация дел».
— Мой знакомый говорил, что в Одессе живут очень обходительные люди! — шутливо произнес провинциальный секретарь.
С ним не поспоришь: в городе у моря давать и брать взятки умели даже в сталинские времена.
После этого провинциальный секретарь ручкой с железным пером записал темно-синими чернилами на чистом листе бумаги мои фамилию, имя, отчество, дату рождения (день и месяц я назвал настоящие, а год тысяча восемьсот восемьдесят пятый, то есть мне скоро будет девятнадцать) и место (Одесса), название португальского парохода («Мацзу»), социальный статус (разночинец), профессия (штурман), вероисповедание (православный), воинский учет (не состою), семейное положение (отсутствует), где сейчас проживаю (гостиница «Таврида»).
— Приходите на следующей неделе, когда заживет ушиб и сделаете фотографический портрет, — закончив, теплым тоном произнес он.
Покидая кабинет, я краем глаза заметил, как провинциальный секретарь, положив левую ладонь на толстую тетрадь, под которой спрятаны десятки, перемещает ее по столешнице. Наверное, давно уже никто не подогревал его так щедро.
5
За время скитания по эпохам я сделал вывод, что мы то, во что одеты, причем провожают нас не лучше, чем встречают, независимо от того, как блистали умом. Чем дороже будет шмотьё, тем лучше ко мне будут относиться. Поэтому после визита в полицейский участок я пошел в обратную сторону, к пропущенной ранее «Мастерской Трахтенберга. Лучшего портного в Порт-Артуре». Видимо, он единственный в городе.
Хозяин ее был лет тридцати, мелковат и худ, как камбала. Наверное, женат на горячей толстушке с черными усиками, способной выжать все соки и вынести напрочь мозги дюжине таких, как он. На голове у портного черная кипа, но нет ни пейсов, ни бороды, ни даже усов, причем выбрит идеально. Зато пучки черных волос торчали из ноздрей и ушей. Пухлые губы, казавшиеся чужими на худом узком лице, расплылись в плотоядной улыбке, когда я вошел. Портной отложил отрез белой материи, которую обметывал, и заспешил мне навстречу.
— Я уже вижу на вас новый идеальный костюм, однобортный, с двумя пуговица… — на ходу затараторил он.
— С тремя, — перебил я. — Третью не буду застегивать.
— О, да, для вашей фигуры лучше таки три пуговицы! — тут же согласился он. — Приятно встретить человека с таким отменным вкусом!
То, во что я сейчас одет, тянет на полную безвкусицу и критичное отставание от моды.
— Если вы закончили обработку шлимазла (недотёпы), давайте перейдем к делу, — предложил я.
Показав в более искренней улыбке пустоты вместо половины зубов, портной сделал вывод:
— Вы приехали с Одессы? Да что я спрашиваю⁈ И так видно! Где там жили?
— Где только ни жил, за исключением катакомб, — признался я.
— А я на Пересыпи три года. Учился у лучшего мастера Одессы! — похвастался он.
Я, конечно, не очень хорошо разбираюсь в портных, но знаю, что лучшие держат мастерскую не на окраине, а в центре города.
— Потом вернулся в Бердичев, но там и без меня портных много, и полтора года назад занесло меня сюда за грехи мои. Всё шло хорошо, и вдруг, ой-вей, война! — продолжил он, яростно жестикулируя и брызгая слюной.
— Так надо переехать, — посоветовал я.
— Жду, когда старший сын закончит первый класс гимназии. Деньги немалые заплачены — двадцать пять целковых, — сообщил он и показал на висевшие на специальной раме образцы материи: — Выбирайте, какой цвет нравится.
Я остановился на темно-сером.
— Цвет для настоящего джентльмена! — похвалил портной.
Мы обсудили другие детали, после чего я был обмерян.
Пока портной занимался этим, я полюбопытствовал:
— Давно здесь гимназия?
— Когда мы приехали, уже были и мужская, и женская, только маленькие. Обе в одном здании, разделенном на две части, и директор у них один. В классах по семь-восемь учеников. Это даже лучше: больше внимания к каждому, — рассказал он и не удержался от хвастовства: — Мой Яша — первый в своем классе! Учителя хвалят его, ставят по всем предметам оценку «хорошо»! На «отлично» знают только преподаватели!
— И по закону божьему тоже? — подколол я.
— Мы крещеные, православные, — шепотом, как важную тайну, поведал ашкенази.
На что только не пойдешь, чтобы дать детям приличное образование!
— Когда закончится учебный год? — поинтересовался я.
— Должен был первого июля, а сейчас кто его знает⁈ Директор гимназии написал в Иркутск, чтобы из-за войны дали позволение закончить раньше срока. Все равно во время обстрелов занятия отменяются, а стреляют почти каждый день. Это сегодня что-то тихо. Теперь ждем ответ начальства, — рассказал он.
— А договориться индивидуально нельзя? — задал я каверзный вопрос.
— Я не пробовал, — после паузы ответил он. — За все платить надо, причем немало, а из-за войны и так одни убытки. А какие цены сейчас на рынке⁈ Фунт пшеничной муки стоил шесть копеек, а теперь просят десять! Вот скажите мне, разве можно так бессовестно драть по три шкуры с людей, пользуясь бедой⁈
По поводу цен портной возмущался, как догадываюсь, чтобы оправдать ту сумму, которую хотел содрать с меня. Сошлись на семнадцати рублях. Предполагаю, что сильно переплатил, но портной пообещал сшить костюм-тройку ко вторнику и первую примерку назначил на воскресенье.
Зато в «Марсеру» сильно сэкономил. Там была распродажа по случаю закрытия магазина. Владелец, пожилой француз с пенсне, которое чудом держалось на тонком покатом носу, сам обслужил единственного покупателя. Ему помогал мальчик-китаец, плохо понимавший русский язык хозяина и приносивший не то, что надо, доводя месье Марсеру до бешенства, пока я не начал переводить с французского на китайский. За это мне сделали дополнительную скидку. Впрочем, накупил я на сорок три рубля, начав с дорогого кожаного чемодана фирмы Луи Виттон, которая, как сказал хозяин магазина, пока что не является изготовителем люксовых вещей, и заканчивая хлопковыми носками. Покупки были сложены в чемодан, кроме соломенной шляпы-канотье с темно-зеленой лентой на тулье, которая помялась бы, поэтому надел ее на выходе из магазина. Слуга-китаец, пыхтя, донес чемодан до моего гостиничного номера, за что получил бронзовый цянь на чай и, перепрыгивая от счастья через несколько ступенек, понесся вниз по лестнице.
Я переоделся в купленное — черные брюки, голубоватую рубашку с коротким рукавом, повязав на шее бантом черный шелковый галстук, черные полуботинки. Видел на улице одетого так молодого мужчину,
