1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2 (СИ) - Ангелов Августин
Он тоже, как и я, уже хорошо понимал, что если так пойдет и дальше, то Сталин через несколько лет сделается самым настоящим красным императором, опирающимся на силу своей собственной огромной армии партийных кадров, которая подомнет под себя все остальные структуры управления и органы правопорядка: наркоматы, РККА, суды, прокуратуру и, разумеется, ОГПУ, которые сделаются лишь дополнением, инструментами в руках безграничной власти партийной бюрократии. И тогда у Сталина, как у лидера партии, появится возможность расправляться с кем угодно самыми жестокими методами, к которым он пока прибегать не может по той причине, что еще все-таки не настолько широко распространил повсюду свою партийную власть. И вождь большевиков, несомненно, понимал это, потому и стремился с таким упорством быстрее распространять повсюду свой контроль через постоянно растущую сеть партийных организаций. Но, процесс этот еще не подмял под себя окончательно все структуры управления огромной страной. Еще все-таки существовал и даже был местами силен НЭП. Давление со стороны нэпманов, пусть даже через коррупцию, на местные органы власти имелось вполне ощутимое. Влияние успешных хозяйственников-крестьян, которых партийцы называли кулаками, на местах тоже прослеживалось. Армия не отличалась ни дисциплиной, ни профессионализмом, и внутри нее все еще сохраняли свое влияние те же троцкисты, как сохраняли они свою фактическую власть до 1928 года и в некоторых наркоматах СССР. Потому и не решался Сталин сразу принять слишком уж суровые меры против сторонников Троцкого.
Ведь остатки инакомыслия в самом партийном аппарате до сих пор искоренить генсеку никак не удавалось. И среди самих партийцев многие все еще поддерживали желание Троцкого распространять революцию на весь мир. Трилиссер же, как и я, считал идеи троцкистов вредными и губительными для СССР. И, если бы дело троцкистско-зиновьевской оппозиции победило, то для страны последствия были бы еще хуже, чем грядущая диктатура Сталина. Потому по основным актуальным политическим вопросам мы с начальником ИНО придерживались одинакового мнения, что троцкисты все-таки хуже сталинистов. Потому пока мы решили, что придется выбирать меньшее из двух зол. Но, при этом, надо все же постараться двигаться в сторону выстраивания разумного баланса между ветвями власти, между силовиками и партийцами-сталинистами, а не бросаться прямиком в объятия красной монархии. Если можно как-то сдерживать безграничную власть партийцев, хотя бы над ОГПУ, то мы с Трилиссером будем пытаться сделать это. Такой, во всяком случае, был у нас с ним настрой в момент, когда нами принималось решение не позволить Ежову установить полный контроль за деятельностью чекистов.
Вот только в нашем новом триумвирате имелась еще и фигура Глеба Бокия. А его настроения на этот счет все-таки были пока не ясны ни мне, ни Трилиссеру в полной мере. Потому я и собирался в этот день пообщаться с начальником СПЕКО подольше, чтобы прояснить для себя ситуацию с его политической позицией окончательно и заодно поинтересоваться исследованиями необычных явлений, проводимыми в секретной лаборатории его отдела. Я уже хорошо знал, что тема эзотерики — его любимейший конек. И мне было очень любопытно, как отнесется этот человек к моим новым возможностям целителя. Предупредив Эльзу, что в случае, если будет звонить товарищ Сталин, ему надо сказать, что Менжинский отъехал на объект готовить «Косточку», а всем остальным следует говорить, что Председатель отправился на места с инспекцией, я в сопровождении Глеба выехал в Горки.
Глава 5
Глеб Бокий, получив после гибели Ягоды место зампреда, вроде бы, перестал демонстрировать обиду на Трилиссера, понимая, что с ним ему теперь придется постоянно решать вопросы в присутствии Менжинского. Но, возможно, в глубине души Глеб все еще не простил того, что начальник ИНО тогда поддержал Ягоду, добившись отмены любимого детища Бокия — серьезной научной экспедиции в Тибет ради того, чтобы добраться до мистической страны Шамбалы. И из-за отказа в финансировании по линии ОГПУ, главный энтузиаст поисков Шамбалы, известный художник Николай Рерих, вынужденно организовал поход на собственные средства. Он уехал в сторону Тибета самостоятельно и быстрее, чем думали чекисты, выпав, таким образом, из сферы влияния Бокия, отчего начальник СПЕКО сильно расстроился.
Глеб считался другом Вячеслава. Но, как я уже хорошо знал, полной искренности между ним и Менжинским не было. Во всяком случае, компромат друг на друга в своих сейфах хранили оба. Да еще и за Бокием почему-то закрепились слухи, что он, якобы, человек Сталина. Хотя, на эту роль сталинского назначенца он подходил неважно. Нетипичный какой-то получался назначенец. Ведь всем было известно, что Сталин выделял в свою команду людей управляемых, часто с низким уровнем образования, но преданных лично вождю, вроде Ворошилова. А Бокий таковым не являлся. Хоть и не получил он диплом университета, но незаконченное высшее образование у Глеба все-таки имелось. Да и его происхождение из семьи дворянской интеллигенции, близкой к науке, тоже плохо вписывалось в образ типичного сталинского протеже.
Сам же он какое-либо отношение к Сталину отрицал, уверяя, что не только ничем ему не обязан, но и видит насквозь его стремление любой ценой добиться абсолютной власти. Но, несмотря на все его откровения, я был склонен подозревать, что он чего-то недоговаривает, возможно, не желая «светить» своего истинного покровителя на самом верху. А что такой «крышеватель» у него имелся, я нисколько не сомневался. И потому пока неясно было, как он отнесется к нашему с Трилиссером решению противостоять Особому Комиссару Ежову.
Знал и умел Глеб достаточно много, успев поработать до революции и гидротехником, и горным инженером, и даже археологом. А его широкий кругозор вместе с обширной эрудицией и вовсе оказались редкими среди коллег-чекистов двадцатых годов, многие из которых имели за плечами лишь два-три класса начальной школы и ничем, кроме чтения центральных газет, не интересовались. Да и газеты любили читать далеко не все, а хорошо еще, если внимательно читали хотя бы внутренние ведомственные документы. Бокий же обожал рассуждать о науке и литературе.
И, пока мы ехали в машине, он всю дорогу рассказывал мне о Михаиле Булгакове, находясь под сильным впечатлением от его повести «Собачье сердце», которую Глеб недавно прочитал. Оказывается, нелегальная копия этого произведения ходила по рукам среди сотрудников самой Лубянки после того, как во время обыска, проведенного у Булгакова в мае 1925 года, рукопись была изъята сотрудниками ОГПУ вместе с дневниками писателя. Конечно, Менжинский, как руководитель столь серьезной организации, обязан был принять меры к тому, чтобы вещественные доказательства подобного рода никогда не попадали бы в руки сотрудников, не имеющих отношения к изъятию и работе с данным материалом. Но, в этом вопросе, похоже, Вячеслав слиберальничал. И было это до появления моей личности в его голове. Просто безобразие какое-то! Самая настоящая идеологическая диверсия прямо внутри центрального аппарата ОГПУ получается! Преступная халатность! И как только Менжинский с такими либеральными взглядами ОГПУ до меня руководил? Поляк, одним словом, выросший в либеральной среде. Хоть и сделался потом революционером-большевиком, но заквасочка-то осталась! Да и не руководил он почти чекистами, а больше болел. По-настоящему же руководил после смерти Дзержинского тот самый мерзавец Ягода, который уже, к счастью для всех, застрелился.
Бокию же, с его слов, в «Собачьем сердце» очень понравилась сама идея профессора Преображенского о превращении животного в человека. Глеб был просто в восторге и от Шарикова. Но, когда я спросил его, как он находит образ председателя домкома, Бокий, во-первых, удивился, что и сам Менжинский, оказывается, читал эту запрещенную рукопись, а во-вторых, ответил, что этот тип, Швондер, как раз, получился у Булгакова самым мерзким. Глеб даже выдвинул свою собственную теорию того, что хотел всем этим сказать писатель, прочитав мне небольшую литературоведческую лекцию:
