Совок 6 (СИ) - Агарев Вадим

— Товарищ, милиционер Корнеев, — робко влез в паузу один из распекаемых мною деятелей от культуры, — Вы нас пожалуйста простите и мы пойдём, а?

— Как это "простите и мы пойдем"?! — взвился я в праведном служивом гневе, — Что значит "простите"?! Вы тут, извините, сначала х#ями друг друга кроете, а потом ножами в печенки, опять же, друг другу тычете! Нет, граждане мелкие хулиганы, простить, это значит понять! А на это я пойти не могу, я идейный комсомолец! Протокол, арест и бумага в обком! — старался я держать кирпичом своё должностное лицо.

— Где тут у вас присесть можно? — начал я демонстративно озираться, шаря глазами по сумеркам коридора. — Кабинет директора далеко? Или кто тут у вас самый главный?

Нецензурные гистрионы переглянулись и бескрайняя унылость потихоньку начала улетучиваться с их лиц. Посыл они распознали.

— Ну зачем же отвлекать руководство! Николай Тимофеевич, а не пройти ли нам в твою гримёрку для разговора с товарищем Корнеевым? — с величайшим почтением, словно к первому лорду адмиралтейства Её Величества, обратился один из скоморохов к другому, — Она тут поближе моей будет, да и стульев у тебя на всех хватит!

— Пожалуй вы правы, Василий Семёнович! — степенно согласился тот, — Только у меня там мм.., как бы это сказать, не убрано! — изобразил на излучающем добропорядочность лице смущение второй шпильман.

— Но это же не страшно, так ведь, товарищ Корнеев? — заговорщицки подмигнул мне инициатор перемещения.

— Ну не знаю.. — с сомнением продолжал я хмуриться, — Хорошо, пойдем! — я не мог не предоставить им шанса меня скоррумпировать.

Николай Тимофеевич и Василий Семенович оживились, потом переглянулись и, указывая мне путь, заспешили вперед по сумеречные лабиринтам.

Долго ли, коротко ли шли мы по замысловатым переходам, но артисты всё же привели меня в более светлый коридор. Открыв ключом дверь с безымянной табличкой под номером шестнадцать, Николай Тимофеевич распахнул её передо мной.

— Проходите, товарищ Корнеев! — запустив меня в комнатёнку с обшарпанной мебелью, он кинулся собирать со стульев какие-то одежды, а с пола носки. — Простите, я запамятовал, как вас величают? — суетливо заглянул он мне в глаза.

— Лейтенант Корнеев. Сергей Егорович, — солидно представился я и выбрав самый крепкий по виду стул, уселся, — Присаживайтесь, граждане! — я начал расстегивать свою походную папку с бланками.

Василий Семёнович послушно сел за стол, а Николай Тимофеевич метнулся к столику, похожему на трельяж. Достав оттуда початую бутылку азербайджанского трёхзвездочного коньяка, он поставил её на стол. Следом появились три граненых стакана и блюдце с подсохшими дольками лимона.

— Это что такое?! — я сощурился, — Вы, что, еще и употребляете в рабочее время?!

Артисты растерянно замерли, не понимая происходящего. Судя по всему, я был должен вести себя по иному.

— Это же существенно усугубляет ваш проступок граждане! — я сколько смог, нагнал на свою, и без того хмурую физиономию строгости.

Окончательно сбитые с толку резонёры засуетились. Они наперебой начали объяснять мне, что это, во-первых, от всей души, а, во-вторых, совсем не то, что я подумал. Деятели культуры еще минут пять мололи всякую чушь, а я их не перебивал и не останавливал. Я тупо заполнял шапку бланка протокола осмотра. Просто потому, что он попался мне первым в папке.

Наконец Николай Тимофеевич и Василий Семёнович выдохлись и обессиленно замолкли.

Теперь начал говорить я. Я был лаконичен. Еще раз упрекнул их святотатстве, которое они своим сквернословием учинили в храме советской культуры. Для закрепления эффекта, я еще раз напомнил об отделе культуры Обкома КПСС. Но потом я помягчел лицом и начал задавать вопросы о порезанном закройщике.

Почуяв мой живой интерес хоть к чему-то, кроме протокола и арестов, служители драмы немедленно захотели быть полезными. И ничуть не стесняясь, заявили, что готовы помогать органам следствия. Конкретно в этом случае, да и вообще на будущее.

— Что за человек, этот закройщик Ворожейкин? — задал я прямой вопрос, посчитав, что все необходимые прелюдии для оперативного соития я выполнил сполна.

— Пидарас! — коротко кивнув и преданно глядя мне в глаза, заявил Василий Семёнович.

— Позвольте, а мне в швейной мастерской, сказали, что он добрейший и порядочнейший человек! — изумился я столь диаметрально разнящейся оценке Вячеслава Марковича труппой и швейной мастерской одного и того же театра.

— Да нет, товарищ Корнеев! — коротко отмахнулся профессиональный театрал и мастер сцены, — Слава в хорошем смысле слова пидарас! — Василий Семёнович даже подбородком мотнул, выражая высочайшую степень положительности пидора Славуши.

Теперь стало понятно, почему дамы с кружевным рукоделием так прозвали проткнутого закройщика. И почему не открыли мне его маленькую гомосячью тайну. Наверное и впрямь, хороший парень этот несчастный Ворожейкин. А то, что он по тихой грусти балуется под хвост, так это его личное пидорское дело. Поскольку жопу подставляет он свою личную, а не чужого дяди, стало быть и дело это его, сугубо суверенное. Но с другой стороны, по прошлому опыту я хорошо знал, что вот именно такое личное дело может запросто послужить мотивом для удара ножом в печень. Африканские страсти, пылающие в гомосячьей среде, это вам не скучные межполовые отношения. У них-то, у гомосеков, как раз всё серьёзнее и гораздо волнительней!

— Чего уж там говорить, товарищ следователь Корнеев, — с таинственной печалью в голосе и поозиравшись на розетки, пододвинулся к моему уху Николай Тимофеевич, — Чего уж, если сам Белоцерковский Пётр Михайлович к этому склонность имеет! — он раболепно закатил глаза на засиженную мухами лампочку.

— А кто у нас Пётр Михайлович Белоцерковский? — задал я логичный вопрос присутствующим культуристам.

— Как кто?!! — отрепетированным дуэтом воскликнули Николай Тимофеевич и Василий Семёнович, явно не веря в то, что я не знаю столь основополагающей максимы. — Вы шутите, товарищ милиционер?! Белоцерковский Пётр Михайлович, это же главный режиссёр и художественный руководитель нашего театра!

— Вона как! — хмыкнул я, — Так, что, и он тоже по этому делу специалист? — добродушно улыбнулся я обладателям возвышенных, но таких свободных нравов.

— Ну да! — ответил мне артист Василий, а его коллега Николай просто кивнул, подтверждая некоторую пикантность ситуации. — Об этом в общем-то многие знают. И в городе, и даже за его пределами. В культурной среде, разумеется!

В разговор, не выдержав, вклинился второй соратник по притворству за деньги.

— Вот скажите, товарищ следователь, куда милиция смотрит? Ведь никакой защиты талантливым актерам от этих пидарасов! Лучшие роли — им! Ставки и звания, тоже в первую очередь им! — с надрывом вздохнул Николай Тимофеевич, — Вон, чтобы роль Яго получить, Васе Шишкарёву задницу подставлять пришлось! Йэх..! — обречено махнул рукой не признанный злыми пидарасами гений.

Текущие дрязги творческих геев, не относящиеся к описанной мне сто восьмой, меня не интересовали и я вернул собеседников в актуальную для меня колею.

— А скажите мне, товарищи артисты, — я впервые назвал присутствующих товарищами и они это оценили, — Петр Михайлович, он по какой специализации проходит? Он активный или пассивный герой-любовник?

— Ну что вы, товарищ Корнеев! Он альфа-самец, разумеется! — с неподдельным уважением произнес артист Василий, — В том-то и беда! Он ведь мужской состав подбирает в труппу по своим критериям! Нет, в этом театре истинному таланту не пробиться! В Ярославскую драму уеду! Меня туда давно ведущим зовут!

Я еще минут сорок позадавал вопросы, выясняя связи потерпевшего и отношение к нему коллег. Как из числа труппы, так и из технического состава. Кое что вырисовывалось, но ясности пока не было. Но зато теперь я имел примерное представление, кого и о чем мне следует спрашивать. Порвав на глазах растроганных артистов бланк протокола и сложив обрывки обратно в папку, я откланялся.