Белый шаман (СИ) - Лифановский Дмитрий
Нет, вот же змей высокомерный. Извинился и тут же оскорбил. Чем казаки-то тебе не угодили? Хотя догадываюсь. Поражение восставших простить не может. Ну, так там не только казаки отличились.
— Казачий мундир и Государю Императору не зазорно носить! — привстав, я сделал вид, что оскорблен до глубины души и собираюсь покинуть кабинет Загорского. Надо сбить спесь с этого патриота Речи Посполитой. Вот неплохой же человек, но панское высокомерие видать в крови у каждого поляка, магнат он, шляхтич или простой доктор из мещан. Хотя Загорский вроде как дворянин. Надо будет спросить у Веры. Доктор, почувствовав, что сказал лишнее, тут же спохватился.
— Вы не правильно меня поняли! — воскликнул он, приподнимаясь вслед за мной, — Просто казаки в моем представлении слишком лихи и вольнолюбивы, чтобы понимать ответственность, как понимают ее люди образованные.
Нет, его уже не исправить! Ну не бить же доктора, ей Богу. Это Ваньша засадил бы в зубы без разговоров. А я не могу, но хочется. Очень хочется.
— Владислав Брониславович, давайте к делу, — сквозь зубы выдавил я, — Пока мы с Вами окончательно не разругались.
— Хорошо, — он опять принялся протирать свое пенсне, потом, не надевая их, красными от усталости глазами близоруко посмотрел на меня, — Вы знаете, что такое бактериология?
— В общих чертах, — кивнул я. Его брови удивленно вскинулись, но в этот раз Загорский смог промолчать.
— Так даже проще. Понимаете, еще со студенческих времен я увлекся этой удивительной наукой, шагнувшей за последние несколько десятков лет далеко вперед. Был открыт целый ряд бактерий — возбудителей таких болезней, как дифтерия и брюшной тиф, а также стрептококки, стафилококки, пневмококки, гонококки, палочки сибирской язвы. У себя дома я устроил небольшую лабораторию, где изучаю разные виды бацилл и микробов, попадающихся мне в практике. Я собрал неплохую бактериологическую коллекцию, которую регулярно пополняю. И тут появляетесь Вы со своим лекарством. Дмитрий Никитич, — Загорский посмотрел на меня с мольбой, так не свойственной гордому поляку, — Я прошу Вас, позвольте мне исследовать Ваш препарат, — он вскинул руки пытаясь остановить мои возражения, которых, впрочем, не было. Пусть исследует, вряд ли что-то поймет. Это мы уже обсуждали с Фирсом. — Нет-нет! Не поймите меня не правильно! Я не собираюсь украсть у вас тайну лекарства, мне интересно воздействие его на разные виды микроорганизмов.
Он вскочил и забегал по кабинету:
— Тиф это не единственный бич нашего времени. Есть множество болезней, от которых нет действенных средств. Иммунитет, только иммунитет спасает человечество от вымирания. А если он не справится с очередной пандемией? Тогда что? Гибель? Тысячелетняя история, культура, искусство, все это исчезнет вместе с человеком творящим, — его глаза сверкали, — И Вы можете стать спасителем человечества! — он пафосно вскинул руки, — Прошу Вас, позвольте разобраться с этим Вашим лекарством! Даю слово чести шляхтича, что без Вашего одобрения ничего, что я пойму и узнаю, не уйдет от меня на сторону. Хотя я и считаю, что такие вещи не должны быть тайной. Я же в свою очередь, позволю Вам лечить больных в тюремной больнице и в случае успеха, в котором я не сомневаюсь, дам свое заключение и рекомендации. А оно имеет значение в нашей медицинской среде, уж поверьте мне.
— Да ради Бога, — усмехнулся я. Загорский взвился, в порыве продолжить уговоры и тут к нему пришло осознание, что я не возразил, а наоборот согласился.
— Простите?
— Ради Бога, Владислав Брониславович. Исследуйте, изучайте, можете даже не скрывать результаты своих трудов. Единственное, о чем я Вас попрошу, даже потребую, нигде не должна фигурировать моя фамилия.
Так у меня появилось еще несколько десятков пациентов. Загорский выхлопотал мне пропуск в тюремную больницу, познакомил с фельдшером Поликарповым, который и был основным тюремным эскулапом. Владислав Брониславович лишь два раза в неделю делал осмотры и назначения. Все остальное время заболевшими заключенными занимался Федот Степанович. Невысокий, тщедушный дядька лет пятидесяти, с желтыми прокуренными вислыми усами а-ля Тарас Бульба, вечно засаленной густой седой шевелюрой и сизым от пьянства носом. Степаныча я никогда не видел трезвым, впрочем, как и сильно пьяным. Он постоянно, в любое время суток умудрялся находиться в состоянии подшофе.
Ухаживать за больными ему помогали двое заключенных из бродяг. Сивый и Кочка. Почему так — не знаю. Тайну своих кличек и настоящие имена, они мне не сообщили. Хотя отношения у нас сложились довольно приятельские. Да я особо и не интересовался. А персонажи они оказались довольно интересные. Бродяги в местной тюремной иерархии что-то типа наших блатных. Еще не Иваны, но уже где-то рядом. Это как я понял, не вдаваясь в подробности. Что Сивый, что Кочка пользовались среди арестантов непререкаемым авторитетом. Их слово считалось законом, к ним шли за судом, и за советом. Им беспрекословно наливал лишнюю чарку и выделял самую жирную пайку майданщик. При этом оба не скрывали, что в тюрьме они временно. Зиму переждать. А потом опять уйдут. И администрация об этом прекрасно знала. Чем-то они мне напомнили идейных бомжей из моего мира. Этакие социалисты-анархисты. Законы они не признают, деньги презирают, любую собственность не воспринимают. Понятие «чужое» для них не существует.
С Сивым и Кочкой мы частенько засиживались. Я приносил им чай и печенье, они в благодарность развлекали меня байками из своей богатой на приключения биографии. У них же я пытался разузнать про Сидора. Мало ли, вдруг знают такого знаменитого Ивана. И правда, бродяги слышали о нем. Даже то, что он ушел в бега знают, но и только. Все-таки слухи по каторге разносятся со скоростью лесного пожара. А вот куда мог податься, где затаится, не знали. Или, что скорее всего, не сочли нужным сообщить. Была бы у меня полная уверенность, что они в курсе, нашел бы как надавить. А так, молчат и молчать. На месте, в Питере разберемся с Ваньшей. Там стесняться нечего. Это здесь не хочется особо отличаться. Да и перед Верой выглядеть кровопийцей, способным пытать «беззащитного» заключенного не хотелось бы. Ради дела можно, а только лишь из подозрений смысла не вижу.
Вечером, завершив свои дела в тюремной больнице, пошел за Верой. Сегодня договорились, что идем к ней. Я доплачивал Нине Николаевне, милой старушке у которой Вера снимала угол. Бабулька, в отличие от эмансипированной Золотиловой, отлично готовила и баловала нас домашней горячей едой. Да и сама старушенция с удовольствием столовалась с нами, все-таки голод никуда не делся, и иметь стабильное питание по нынешним временам роскошь.
Заходить в больницу не стал, увидит в окно — сама выйдет. Но Золотилова не появлялась. Я уже стал замерзать, а Веры все не было. Пришлось подняться. Смеркалось, и в приемном покое зажгли свечи, отчего воздух стал еще гуще. С улицы было трудно что-то разобрать. Пока привык к полумраку, пока разглядел сестру милосердия. Как же ее? Лида, Лиза? Точно, Елизавета!
— Елизавета, добрый вечер, — она обернулась, вглядываясь в мое лицо.
— Здравствуйте, Дмитрий Никитич.
— А где Вера Константиновна?
— А вы не знаете⁈ — она удивленно распахнула на меня глаза. Пришлось мотнуть головой. Что я еще не знаю? От Веры всего можно ожидать! — Так слегла она. С тифом. Утром еще. Тяжелая.
— А Загорский?
— И господин Загорский. Жар у него открылся. Велел до дому его везти. Ну, мужики и отвезли. Один Александр Васильевич теперь и остался из докторов-то. Храни его Господь — Лиза перекрестилась.
— Елисеев?
– Он, — кивнула Лиза и всхлипнула.
— А где он?
— Спит. Умаялся за день.
— А Вера? — мы не выставляли на люди наши отношения, называя друг друга по имени отчеству. А тут я просто растерялся.
— Так, тама, — женщина махнула рукой в сторону палат.
Вера лежала в беспамятстве, тяжело дыша. Глаза ввалились на отекшем лице лихорадочный румянец. Гиперемия. Точно тиф. Насмотрелся уже на такое. Почему она не сказала, что плохо себя чувствует⁈ Он же не внезапно начался. Упрямая дура! Я сам закипятил шприцы, сам сделал укол. На душе было мерзко, почему-то казалось, что это я ее не уберег. Глупо, конечно. Рано или поздно она должна была заболеть. Ничего, даст Бог, вылечу. И не таких поднимали.
