Цеховик. Книга 2. Движение к цели (СИ) - Ромов Дмитрий

— Ага, — смеюсь я. — Смотрите во всех кинотеатрах страны.

— Ладно, пошли, у меня мясной пирог есть.

— А икра? Разве первые секретари не едят одну лишь икру? Это разочаровывает. Зачем только люди стремятся на такие должности.

Мы идём в гостиную, которую я и увидеть даже не успел. На полу лежит шикарный шёлковый ковёр с тонким рисунком, с изображением голубых цветов.

— Бухарский? — спрашиваю. — Шёлковый, да?

— Хм… — удивлённо смотрит Ирина.

— Что? — пожимаю я плечами. — Господин знает толк в удовольствиях. И роскоши.

Она хмыкает и продолжает начатую мысль:

— Не все стремятся на высокие должности. Некоторых не спрашивают и бросают на ответственные участки.

— Такой подход мне нравится, — соглашаюсь я, осматривая комнату. — Именно так я и собираюсь с тобой поступать.

Диван, и два кресла такие же, как у Платоныча, румынская стенка, причём, довольно приличная, круглый стол со стульями, телевизор, проигрыватель и множество пластинок. На окнах плотные портьеры.

— В следующий раз я тебя выпорю, — мечтательно произносит она и закрывает глаза, представляя сладкие образы грядущего. — Ты будешь извиваться и просить пощады, но пощады не будет.

— Остановись! — требую я. — Сначала раба нужно накормить, не то я тебе прямо сейчас устрою восстание Спартака.

— Садись, — показывает она на диван, — сейчас подам.

Я подхожу к проигрывателю и ставлю… Что поставить? Сначала решаю Пугачёву, «Зеркало души», беру её в руки. Тёмно-зелёный фон, каштановые волосы, один глаз прикрыт чёлкой. Потом замечаю Джо Дассена. У меня была точно такая же пластинка. Семьдесят пятый. Он в сапогах и с гитарой сидит на досках у кирпичной стены, на стройке. Маме он очень нравился.

Убираю Пугачёву и ставлю француза. Начинает играть «Если б не было тебя», и я иду на кухню.

— О, здесь варят кофе! Какой аромат!

— Так, — строжится Ирина, — я где тебе сказала сидеть?

Я обнимаю её сзади и целую в шею, как муж, проживший с ней в браке лет пятнадцать.

— Слушай, Ир, а ты почему не замужем? — спрашиваю я. — Такая баба… Мечта ведь.

— Она резко разворачивается и отталкивает меня.

— Баба?! Ты совсем что ли ох**л, Брагин? Какая я тебе баба?

— Да ладно, правда, скажи. Это я так, на животном уровне тебя бабой назвал, так-то ты богиня. Кроме шуток. Афродита. Так, почему?

— Да пошёл ты. Думаешь если в койку ко мне залез, то и в душу можешь с ноги дверь открыть?

— Ладно… Ладно, не злись. Буду думать, что ждёшь, когда мне восемнадцать исполнится. Давай… здесь поедим. Здесь у тебя хорошо.

Кухня большая и современная, и мне здесь действительно нравится. Поэтому я без приглашения усаживаюсь за стол и жду обещанных яств. Они не заставляют себя ждать.

— О! Восхитительно! Неужели ты ещё и пироги печёшь? Таких, как ты не бывает.

— Разумеется, не бывает. Правда, пирог мама соорудила. Не до пирогов мне было.

— Ты сама-то ешь, — кладу я кусок ей на тарелку, — налегай. Тебе надо.

— Почему это мне надо?

— Ты тогда добрее станешь, злиться не будешь. Толстые люди обычно добряки.

Она сдвигает брови и набирает воздух, чтобы дать достойный ответ, но вдруг начинает ржать.

— Слушай, откуда ты такой взялся, а? — спрашивает она, просмеявшись.

— Известно, откуда, — с невозмутимым видом пожимаю я плечами. — Откуда все. Ты расскажи лучше, что надумала.

— Надумала? — удивляется она. — Ты про этого козлёнка Куренкова что ли?

— Ага.

— Да всё. Решила я с ним.

— Прям решила или только наметила пути решения?

— Решила. Практически на сто процентов.

— Ого! Молодец. И что, Куренкову кранты?

Жалко, если так, но, с другой стороны, и хрен с ним. Раз он такой непрочный оказался, значит не очень-то и надо было. Найдём ещё кого-нибудь. Наверное… Мда… Где вот только его найти?

— Думаю, он таких дюлей получит, что нескоро оправится. Будет знать в другой раз, на кого пасть разевать. Правильно я говорю?

— Правильно, любовь моя, — отвечаю я задумчиво. — Правильно.

Она внимательно на меня смотрит.

— Чего ты задумчивый такой?

— Это от осязания собственного счастья, — отвечаю я, всё ещё размышляя о Куренкове.

— Или осознания?

— Ага. Того и другого. И как ты его так быстро унасекомила?

— Каховскому позвонила. Он обещал помочь.

— Каховскому? — повторяю я, и челюсть моя буквально отваливается.

— Что такое? — удивляется Ирина. — Знаешь его?

Твою ж налево! Так легко и просто вся моя конструкция оказывается под угрозой обрушения. Походя. Безо всяких видимых усилий. Блин! Ну и дела!

— Каховского? Знаю ли я его? Ты про старшего? Нет, лично не знаком, но я знаю его сына Андрюшу.

— Говорят, та ещё заноза в заднице, да? — спрашивает она.

— Да нет, что ты. Он теперь и муху не обидит, — пожимаю я плечами.

— Что значит, теперь? — настороженно уточняет моя властолюбивая наложница.

— Так он, по моим сведениям, находится под стражей.

— Почему это? Ты можешь нормально объяснить?

— Видишь ли, именно в его задержании я вчера принимал участие.

— Серьёзно? — её глаза ползут на лоб.

— Ага.

— Так ты почему мне раньше не сказал?! — вскакивает она.

— Раньше случай не представился. Да чего ты так всполошилась-то?

Мы оба знаем, чего она всполошилась. Теперь может случиться такая штука, что Каховский-старший захочет произвести размен — своего сына, на Новицкую. И если он решит провернуть такой финт, то будет уже совершенно неважно, что я делал у неё в номере и что на самом деле видели агенты Смиты.

— Ир, у капитана Артюшкина к Каховскому личный счёт. Он жизнь свою положит, но не выпустит этого урода. Тем более там и ОБХСС в деле.

— Ты не знаешь Каховского. Ты его не знаешь.

— Ладно. Не знаю, но ты раньше времени не паникуй. Ясно тебе? Не знаешь, где Куренков живёт?

— Я не знаю, где живёт этот поц. Ёлки-палки, Егор! Вот что, давай-ка собирайся и иди домой, а мне подумать надо. Не до тебя сейчас.

Я молча встаю и иду одеваться. Мой букет так и лежит в прихожей, и теперь шансов дожить до завтра у него практически нет. А вот у Новицкой есть.

— Чего надулся-то? Обиделся что ли? — спрашивает она, когда я натягиваю куртку.

— Ирусь, как бы я мог на тебя обижаться? После всего, что ты для меня сделала?

— Так. Вот про это лучше тебе забыть.

— Это невозможно. Не переживай, я просто обдумываю, что можно предпринять.

— Серьёзно? — хмыкает она. — Ну и что, надумал?

— Пока не знаю. Когда придумаю, скажу. Ты только резких движений сейчас не делай.

Она подходит ко мне вплотную и целует, а после открывает дверь и выставляет наружу. Я выхожу из дома и бреду по тротуару, напряжённо пытаясь сообразить можно ли что-то сделать да и нужно ли. Ведь пока это всё только предположения…

Задумавшись, я не сразу замечаю чёрную «Волгу», остановившуюся чуть впереди. Обращаю на неё внимание только когда два крепких джентльмена в серых пальто выскакивают из неё и берут меня под руки.

— Егор Андреевич, — урезонивает меня один из них, когда я начинаю вырываться. — Вам придётся проехать с нами.

— С какой это радости! — пытаюсь возражать, но они даже и не думают отвечать, и запихивают меня в машину.

— Помогите! — начинаю вопить я и тут же получаю ощутимый тычок под дых.

26. Забота у нас простая

В конце концов, я оказываюсь зажатым на заднем сидении между двумя здоровыми мужиками. Они ничего не говорят и вообще не обращают на меня никакого внимания. Едем мы недолго. От силы три минуты — с Красной на Советский, а оттуда на Коломейцева. Собственно, я и не сомневался, что это Куренковские дела.

«Друзья все пойманы или убиты, переловили их агенты Смиты», — как спел бы Миша Елизаров. Вот такая матрица получается.

Меня ведут по длинным мрачным коридорам, вызывающим, честно скажу, неприятные чувства. Сколько я видел таких вот казённых зданий за свою жизнь, да и в этом конкретное тоже бывал пару раз, но сейчас не могу отделаться от чувства, что, как всем нам известно из Владимира Семёновича, «коридоры кончаются стенкой».