Алексей Замковой - Лесной фронт. Благими намерениями…
— Ублюдки! — рассказ Свирида слышали все, у каждого на лице играли желваки по мере повествования, но первым не выдержал Жучков. — Я многого навидался в лагере. Эти суки стреляли в нас просто для развлечения, ставили на сотню человек ведро помоев и ржали, глядя, как оголодавшие люди дерутся за то гнилье… Но пятнадцать тысяч человек! За день!
Авдей спрятал лицо в ладонях и тихо застонал. Остальные молчат. Молчат, потому что нечего сказать. Слова не могут служить ответом на то, что совершили фашисты – только веревка или, на худой конец, пуля. Немного помолчав, Свирид продолжил.
Рейхсканцелярия, вместе с большинством остальных организаций оккупационных властей, расположились на бывшей улице Калинина, ныне переименованной в Шлоссенштрассе. Там же обосновался и Кох. Для того, чтобы попасть на работу или вернуться домой, гауляйтеру достаточно было всего лишь перейти небольшой сад, находящийся позади здания рейхсканцелярии.
— Погоди! — перебил я Свирида. — Сад простреливается? Что если мы посадим стрелка на чердак одного из домов, с которого открывается вид на сад?
— Нэ выйдэ, — даже не раздумывая, покачал головой Свирид. — Пройты на Шлоссенштрассе неможлыво[15]. Туды пускають або нимцив, або тых, у кого е специальна пэрэпустка[16].
— В смысле, не-немцев, которым выдан пропуск? — уточнил я.
— Фольксдойче. Дэяки[17] з ных працюють в нимэцькых организациях. Щэ туды приводять полонэных[18], яки митуть вулыцю, золотарямы роблять…
— Скажи, а среди фольксдойче у вас людей нет?
— Нема. А якбы булы… — Свирид пожал плечами. — Там у всих домах нимци. Нэ прости – генералы, выщи офицеры… Там же и гестапо, крыминальна полиция. Охорона така, шо того стрилка знайдуть одразу.
Ладно. Вариант со снайпером – отпадает. Учитывая маршрут Коха, да и вообще – общий уровень охраны, отпадает и вариант с покушением на улице. В здание рейхскомиссариата мы тоже никак не попадем… Варианты с переодеванием в немецкую форму я отбросил сразу же – в моей группе нет никого, кто сможет сойти за своего среди немцев, а, если бы у подпольщиков были такие люди – они бы уже попытались провернуть такую операцию.
— А хорошие новости есть вообще? — горько усмехнулся я.
Единственной нашей надеждой, как сказал Свирид, остается попытаться совершить покушение за городом. И вот здесь нам очень поспособствует то, что гауляйтер не сидит на месте. Несмотря на то, что Кох приступил к обязанностям всего лишь чуть больше месяца назад, он уже успел два раза смотаться в Берлин. Судя по всему, такие поездки будут продолжаться довольно часто. Для своих разъездов Кох всегда использовал специальный самолет, который взлетал и садился всегда на один и тот же аэродром. Значит – хоть какая-то надежда замаячила! — есть шанс перехватить его по пути на аэродром. Однако, омрачает все то, что охрану гауляйтер никогда не ослаблял.
— Значит, что мы имеем, — задумчиво подытожил я. — Единственная возможность для нас – это напасть на дороге к аэродрому на кортеж из кучи мотоциклов, нескольких бронемашин и легковушек?
На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Я, покачивая головой, напряженно обдумывал нарисовавшуюся словами Свирида картину, остальные мои ребята, судя по лицам, тоже размышляют. Свирид сидит спокойно, никого не торопит и всем своим видом показывает, что ожидает нашего решения.
— Только если попытаться заложить заряд на дороге и подорвать кортеж… — это было не предложением, а просто мыслями вслух, но Свирид тут же ухватился за эту мысль.
— Думалы вжэ, — сказал он. — Алэ у нас нэма стилькы выбухивкы[19] та специалистив…
— А известно в какой именно машине едет Кох? — перебил я.
— У нього на машыни прапорэць[20]. — Свирид довольно подробно описал бело-красный флажок, в центре которого раскинул, в дубовом венке, крылья золотой орел, сжимающий в когтях еще один венок со свастикой, и буквы G и L по бокам, долженствующие, видимо, означать "гауляйтер".
— Ну, тогда все упрощается, — обрадовался я. — Было бы гораздо сложнее, если бы нам пришлось гадать, в какой из нескольких машин едет цель…
— Так вы згодни[21]? — быстро спросил Свирид.
Опа! По ходу дела, я настолько увлекся обсуждением плана, что даже забыл о том, что еще не дал своего согласия. Да, говорить – хорошо, но идти такими силами, пусть и с помощью подпольщиков, на роту немцев с бронетехникой… Пока я чесал затылок, раздумывая как выбраться из этой ситуации, отозвался Жучков.
— Командир, я три месяца провел в ихнем лагере, — тихо сказал он. — Я не буду рассказывать, даже не хочу вспоминать, что там творилось. Но, если я помогу убить такую гниду, как Кох, то все, что мы там пережили, было не зря.
— Наших мы все равно не спасем, командир, — вклинился Шпажкин. — Так давай достойно отомстим за всех!
Остальные ребята согласно загудели.
— Пятнадцать тысяч… — бормотал Максим Сигизмундович, качая головой. — За такэ просто вбыты – мало…
Еще раз оглядев своих бойцов, с надеждой смотревших на меня, я принял решение. Да, шансы остаться в живых – малы. Они есть, но, скорее всего, это будет наш последний выход. И, самое главное – все, здесь собравшиеся, понимают это не хуже меня. Понимают, что, если что-то пойдет не так, то нас раскатает в плоский блин охрана рейхскомссара, что если даже покушение удастся – волна, после убийства настолько важной птицы, поднимется такая, что уйти будет очень сложно. Немцы прочешут каждый сантиметр от Карпат до самой линии фронта, в поисках нас. А понимаютли они что фашисты, после убийства гауляйтера, устроят во всей округе такой террор, о котором и подумать страшно? В любом случае, огласны умереть и, может быть, подвергнуть опасности жизни сотен и тысяч местных жителей… А согласен ли я?
— Ладно, — слова даются, как никогда, тяжело. — Мы убьем Коха.
Мне показалось, что по комнате пронесся вздох облегчения. Даже – какой-то радости. Свирид, тот вообще заулыбался во весь рот, услышав мои слова. Но я, гоня мысли о последствиях своего решения, сразу переключился в деловое русло.
— Что у вас с матчастью? Взрывчатка, оружие? Что с людьми?
Лучше всего у подпольщиков оказалось с оружием, а хуже всего – с людьми. И так немногочисленное подполье постоянно прореживали аресты и обыски, проводимые гестапо по поводу и без, потери в операциях… Зато с оружия было в достатке. Кроме того, что, отступая, советская власть оставила подпольщикам многочисленные закладки с оружием, продовольствием и всем, что может пригодиться в борьбе против захватчиков (исключение почему-то составила только радиоаппаратура), люди еще и насобирали и попрятали вдосталь всякого железа, оставшегося валяться на полях боев вокруг города. С взрывчаткой же дела обстояли… Никак. Она, по словам Свирида, есть, но ее слишком мало.
— С взрывчаткой что-нибудь придумаем, — сказал я. — Плохо, что людей дать не можете. А насчет оружия… Давайте сначала на местности посмотрим. Надо осмотреть ту дорогу, выбрать место для засады, а уж потом составим окончательный план.
Сказать "посмотреть на местности" оказалось гораздо проще, чем сделать. До самой дороги мы со Свиридом и Жучковы, оставив остальных, под командованием Шпажкина, на хуторе, мы добирались почти три дня. Задачу сильно осложняло то, что идти пришлось по степи. Не ехать – именно идти! Мы и так, мне казалось, торчим посреди практически плоской местности, как пожарная каланча в мелком городишке – открытые всякому, кто соизволит бросить взгляд в нашу сторону. А если бы еще оставляли за собой санный след… Поэтому, довольно часто приходилось подолгу лежать в снегу, скрываясь за еле заметными возвышенностями, а то и просто в глубоких сугробах, от проезжающих неподалеку саней, машин и проходящих мимо пеших людей. Сказать, что мы замерзли – ничего не сказать. На ветру, питаясь одним сухпаем, не решаясь разводить костер. Но, все же, мы дошли. Дошли, доползли…
Искомая дорога оказалась хорошо наезженной грунтовкой, явно появившейся не так давно. С первого взгляда она мне не понравилась. Ни одного леса поблизости. Что там леса – даже мелкой рощицы, и той не было! Сплошная степь, кое-где вспучивающаяся небольшими возвышенностями – то ли естественными, то ли выветрившимися от времени или распаханными курганчиками. По понятным причинам, к самому аэродрому, как и к Ровно, мы решили не приближаться. В итоге, для обследования, нам остался небольшой, всего километров пять, отрезок.
"Самоубийство." – первая же мысль, пришедшая в голову после того, как мы осмотрели этот кусок дороги, совсем не вселяла оптимизма. Видимо, эта же мысль отразилась и на моем лице.
— Ничего, товарищ командир, — слово "товарищ" Авдей произнес с каким-то… наслаждением. Словно в этом слове он заключал всю радость освобождения из плена. — Оно того стоит.
Стоит-то-стоит… Не спорю, что и Кох заслужил того, что присудили ему подпольщики, что убийство гауляйтера будет иметь колоссальное политическое значение и моральный эффект. В конце концов, что наши имена, возможно войдут в историю… Но… Умирать-то так не хочется! Только, чувствую я, что живыми отсюда уйти будет – на грани невозможного. Предположим, покушение удастся и машина Коха взлетит на воздух. Куда отступать? Нет никаких сомнений, что на звук взрыва тут же, со всех сторон, слетятся немцы – из Ровно, с аэродрома, с окрестных сел и хуторов. А нам ведь и спрятаться негде! Голая, практически плоская степь. А ведь есть еще и охрана гауляйтера, более девяноста процентов которой взрыв даже не зацепит. Отстреливаться? И сколько это займет времени? Им ведь даже не надо нас уничтожать самим – достаточно только прижать огнем к земле и задержать до подхода подкреплений. А те подойдут минут через десять, максимум – пятнадцать…
