Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь
Блин, ну зачем она сбежала именно сейчас? Дело его мужа уже почти было переквалифицировано в «убийство в состоянии сильного душевного волнения», вскоре его закрыли бы из-за смерти подозреваемого. Признание следователь получил, оружие преступления имеется в наличии, любой судья сочтет вину Гинзбурга доказанной. Даже факт смерти подозреваемого установлен на сто процентов — ведь он умер прямо у нас, и это бесспорно, даже если не учитывать заключение врачей «скорой» и справку от патологоанатома из сумского морга. Ну а выяснять, кем он был во время войны, точно ли партизанил и не ушел ли потом в РОНА — про такие случаи коллеги из Брянска рассказывали — никто и не стал бы.
Впрочем, теперь я мог ничего не рассказывать матери Орехова. Я и раньше не был уверен в том, что это непременно надо делать, хотя предъявление фотографий и очная ставка могли что-то прояснить, а теперь точно знал — надо просто забыть этот эпизод жизни Виктора Орехова и жить дальше, уже собственной жизнью. Как, собственно, я и планировал с самого попадания в это тело и в этот год.
[1] Семичастный был вторым секретарем ЦК КП Азербайджана с августа 1959 по ноябрь 1961 года. В Москве он жил с 1950-го, когда стал секретарем ЦК ВЛКСМ, и до 1967 года, когда его отправили обратно в Киев.
[2] Хрущев умер в сентябре 1971 года.
[3] Все трое добивались восстановления в партии очень активно, у них и сторонники были, за них просили, но Брежнев отказывал по каким-то своим резонам. В итоге Молотова восстановил уже Черненко в мае 1984-го, но тайно, даже без коротенькой новостюшки в «Правде», а остальных то ли не успел, то ли не захотел; Горбачев же этими вопросами принципиально не занимался. Прожили они достаточно долгие жизни. Молотов скончался в 1986-м, Маленков умер в 1988-м, Каганович — в июле 1991-го, за месяц до ГКЧП. Единственный, кого Брежнев из этой группы восстановил в партии — человека, известного как «…и примкнувший к ним Шепилов», в 1977-м. Но ссылки Шепилов тоже не избежал — сначала его отправили директором в Институт экономики АН Киргизской ССР, в начале 60-х вернули в Москву и разрешили работать археографом в Главном архивном управлении при Совмине СССР.
[4] Сабуров много лет перемещался из Совмина в Госплан, иногда совмещал, на 1957 год был первым зампредом Совмина СССР. Первухин в 1941-м был одним из организаторов эвакуации оборонной промышленности, был наркомом и министром химической промышленности, с 1943 по 1945 годы курировал советский атомный проект, после смерти Сталина — зампред Совета Министров СССР, а незадолго до событий 1957 года стал министром среднего (атомного) машиностроения. Ворошилов умер в 1969-м, а остальные к 1972 году уже доживали свой век: Булганин умер в 1975-м, Сабуров — в 1977-м, а Первухин — в 1978-м.
Глава 20
«Открой, что будет впереди»
Последняя рабочая неделя в апреле мне почти не запомнилась. Была какая-то рутинная суета, которую я делал на автомате, не включая мозги — это прочитай, это передай по команде вниз, это — по команде вбок, это — по команде наверх. Здесь подпишись, здесь напиши «Ознакомлен», здесь — «В работу». Кое-что я всё-таки сделал из недокументированного — например, завел полезную привычку ходить в нашу курилку одновременно с ребятами из следственного отдела, которые после поездки на смотр признали меня за своего и не стеснялись. Я тоже не стеснялся, и с помощью полученных сведений начал поворачивать их начальника в положение, которое было удобно мне, а не ему. Он, кажется, понимал, что его отдел течёт, но сделать с этим ничего не мог — Чепак всё-таки был прав относительно его профессиональных качеств. Впрочем, с текучкой он разбирался неплохо, руками водить умел, а больше мне от него ничего не было нужно.
Комиссия ожидаемо не нашла криминала в наших действиях, хотя искала скрупулезно. В её итоговом заключении было записано, что виноват тот самый начкар, который не учел того, что подозреваемый мог быть готов к тюремному заключению, и не обыскал его более тщательно. Впрочем, комиссия отметила, что все инструкции были выполнены, поэтому в рекомендациях имелся лишь устный выговор без занесения в личное дело. С начкаром Чепак побеседовал лично за закрытыми дверями, так что тот не слишком переживал об том, что стал козлом отпущения.
Насколько я знал, в ресторане комиссии понравилось, ну а на концерте я был с ними, и мог лично подтвердить, что они тоже остались довольны. Для меня этот концерт стал определенным сюрпризом, поскольку раньше я не слишком вникал в суть и точно знал лишь о том, что там будет группа Савы. Реальность же оказалась таковой, что народные коллективы Сумской области — по этой категории проходил и Сава с друзьями — составляли примерно половину участников. Остальных навезли из ближайших регионов, и причина этого была проста — у областных филармоний имелся план по валу, то есть по количеству выступлений, и они пристраивали своих подведомственных куда только можно. Ну а поскольку в СССР бесхозных музыкантов почти и не было, деваться подведомственным было особо некуда, приходилось выполнять задание партии.
Впрочем, никто не уходил обиженным — такие типа профессиональные коллективы получали концертные ставки, филармонии — плюсики в свои отчеты, любители вроде Савы — аплодисменты зрителей, а зрителям вообще было по барабану, кто споёт для них «Червону Руту». Группе Савы, кстати, на этот раз не повезло — или повезло, это как посмотреть, — потому что эту грустную песню исполняли не они; у них вообще оказался единственный номер, которым стала та самая «Сказка». Приняли её, кстати, вполне дружелюбно, ребятам похлопали и вроде бы чуть громче, чем всем остальным.
Главным сюрпризом для меня стал некий молдавский коллектив, который занял целый автобус. Бог знает, как их занесло в Сумы, но, насколько я понял, этих ребят сейчас активно раскручивали, если говорить терминами будущего, потому что их солисткой была совсем молодая девчонка, ещё школьница Надежда Чепрага. Конферансье специально подчеркнул, что эта Чепрага вот-вот отправится в Москву, чтобы сниматься на телевидении — для нынешнего СССР это было сродни полету в космос.
И я уже было уверился, что неделя так и закончится без происшествий, но в пять вечера в пятницу меня вызвал к себе полковник Чепак. Разумеется, срочно и бегом — правда, я точно знал, что срочных дел у него ко мне не было, если только он не собрался стряхнуть пыль с ещё одного нераскрытого убийства годовалой давности.
* * *
В кабинете Чепака сразу было видно, что разговор если и будет, то очень неформальный. Он сидел не за своим начальственным столом, а за тем, где обычно усаживал посетителей — я едва не прослезился, вспомнив нашу беседу с другим полковником. Правда, на этот раз стол был накрыт не одним моим рапортом на увольнение, а вполне по-царски — блестящий электрический самовар благородного стального цвета, заварочный чайник, сахарница, чашки, тарелочки с печеньем, пирожными и половинкой нарезанного торта с шоколадной обсыпкой…
— Виктор, присоединяйся, — Чепак кивнул на разложенное богатство. — Сам наливай, сам себе накладывай. Слышал, наверное, что у англичан принято в пять вечера пить чай? У него ещё название есть специальное…
— Да, Трофим Павлович, файф-о-клок ти, так и переводится — пятичасовой чай, — я доброжелательно улыбнулся.
— Да, именно так, — кивнул полковник. — Вот и попробуем с тобой эту буржуйскую традицию…
