Позывной «Курсант» - Евгений Прядеев
Под нашими удивлёнными взглядами старуха медленно прошла к доске и остановилась. Буквально секунду изучала художественное творение Зайцева. Потом затянулась и, выпустив очередную порцию дыма, постучала кончиком мундштука по доске.
— Это — проявление обычного набора детских травм и глубоких комплексов, которые Вас, голубчик, преследуют. Хотя, странно… — дамочка скептически посмотрела на Василия. — Для фаллической стадии развития Вы уже слишком стары. Но другой причины быть не может. Иначе зачем Вы изобразили данный, с позволения сказать, орган в столь гипертрофированной манере. По Фрейду, знаете ли, подобная зарисовка — весьма плохой признак. Что со снами, голубчик? Там тоже, поди, снится всякая дрянь.
— Чего это она? Бранится матерными словами… — растерянно оглянулся на нас Василий в поисках поддержки. — А еще это… Женщина, называется…
На старуху он старался не смотреть. Дамочка очевидно его сильно настораживала своим поведением.
Мы сидели за столами, которые располагались рядами, как в самой настоящей школе. Вася один стоял возле доски. Судя по выражению лица Зайцева, из сказанного старухой он не понял ни черта. Поэтому заподозрил, что его сейчас скорее всего знатно обгадили. И кстати, Василий был весьма близок к истине.
А вот я на старушку уставился с еще большим интересом. Помимо ее странного вида меня теперь занимало и не менее странное поведение. Все-таки, не самое лучшее время так запросто говорить о Фрейде. Насколько я помню, старика Зигмунда сильно любил Троцкий. И это сыграло с психоаналитиком злую шутку. После того, как Лев Давидович стал нежелательной персоной, обожаемый им Фрейд превратился для советской психологи в «преступника № 1». Теории Фрейда виделись в СССР грязными словами, ассоциирующимися с сексуальной развращенностью. Официальная же идеология гласила, что фрейдизм с его психоанализом рассматривает индивида изолированно от связи с обществом, что для советской науки неприемлемо.
— Вы можете присесть, голубчик, — старуха мундштуком указала Василию на один из столов. — Э-э-э, нет… Сначала, будьте так добры… Избавьте нас от ваших не вполне здоровых фантазий. Я, знаете ли, уже не молода. А Вы такими зарисовками волнуете мой больной организм. Ему сразу хочется пуститься во все тяжкие… Или это был намёк?
Заяц покраснел, как рак. Реально. Просто в секунду залился краской. Схватил тряпку, лежавшую тут же, рядом с доской, и принялся стирать рисунок.
— Доброго дня, господа… — старуха, наконец, повернулась к нам лицом.
— Вообще-то, господа в 17-м году закончились… — С вызовом бросил ей Лёнька.
Остальные детдомовцы продолжали молча таращится на бабулю. Наверное, сегодня у пацанов крайне насыщенный событиями день. Сначала — я с бутылкой, теперь вот — старуха с мундштуком и откровенно поганым характером.
— Это, да… Господа закончились… К сожалению… — невозмутимо ответила дамочка. — Но до товарищей вы пока не дотягиваете. Посмотреть надо сначала, кто из вас заслуживает такого обращения. Чтоб не вводить ваши юные умы в блуд, давайте так… Господа беспризорники и голодранцы, позвольте представиться — Эмма Самуиловна. Фамилию, уж не обессудьте, говорить не буду. Она вам ни к чему. Ни о чем не скажет. И это, кстати, к лучшему.
— Сама голодранка… — тихо пробурчал Зайцев, который как раз активно стирал оставшуюся часть рисунка. Однако, старуха его услышала.
— Сейчас — да. Не буду спорить. Но разговор, милый мой, совсем не об этом. Будьте любезны, возьмите бумагу, — Эмма Самуиловна указала в сторону стопки листов, которые лежали на одном единственном столе, расположенном отдельно от остальных. — Перед вами — чернильницы. Вы ответите на вопросы, которые я вам задам.
— Э-э-э… Нет… Что за дела? — Подкидыш откинулся на спинку стула, с наглой рожей рассматривая дамочку. — Я ничего писать не буду.
— О, Господи… Прямо революционеров набрали, бунтарей… — Эмма Самуиловна медленно подошла к Ваньке, остановилась, рассматривая его физиономию.
Иван от такого пристального внимания слегка стушевался. Старуха с улыбкой затянулась своей папиросой, и, выпустив струю дыма прямо ему в лицо, продолжила:
— Мне, голубчик, мало радости от эпистолярного жанра в вашем исполнении. Вопросы касаются исключительно тех предметов, которые я у вас буду преподавать. А это — словесность, в первую очередь изящная, мировая культура, и, конечно, великий могучий русский язык. Нужно понять уровень ваших знаний.
— Я все стёр… — выглянул из-за плеча старухи Василий.
— Зачем же Вы, сударь, так неосторожно? Все не надо было. Обо что тёрли? Ах, нет… Лучше не говорите. Боюсь, моя фантазия слишком разгуляется. Я просила только привести доску в порядок. Но… Что ж поделать… Говорят, в некоторых странах и без этого живут. Присаживайтесь на свободное место.
Зайцев несколько секунд тупо пялился на Эмму Самуиловну, пытаясь сообразить, его сейчас снова обгадили или ему показалось. Однако, сарказм старухи оказался слишком сложен для не очень острого ума Василия.
— Да сядьте уже, голубчик! Маячите за моей спиной, как тень отца Гамлета, право слово… — старуха обернулась и раздражённо махнула прямо перед рожей Василия мундштуком.
Зайцев пулей метнулся к свободному месту, плюхнулся на стул и схватил перьевую ручку, приготовившись писать.
Вообще, конечно, удивительная хрень. Какая-то бабка в жемчугах и с папироской, без крика, как это, например, делает Шипко, без пугающих замашек, свойственных, к примеру, Клячину, за пять минут своего присутствия превратила детдомовцев в того, кем они являются на самом деле. В растерянных и ни черта не понимающих детей.
— Значит так, дорогие мои… — Эмма Самуиловна выставила вперед руку с мундштуком и обвела внимательным взглядом детдомовцев, будто размышляла, а не ткнуть ли этой длинной хреновиной кому-то в глаз. — Предупреждаю сразу… Вчера у меня уже был тяжёлый день в другой группе. Там, например, от одного милого молодого человека я узнала, что Анна Каренина жила в 18 веке и под поезд она, конечно, попала, но не вся. Частично. А вообще, ее поступок можно рассмотреть, как попытку саботажа… Да… Это он меня пытался убедить в таком развитии сюжета. С другим, не менее милым молодым человеком мы пытались обсудить великого Мопассана и его Пышку. И спросила я всего лишь, какая была профессия у Пышки. Почти пять минут он трепетно блеял, перебирая
