Раб и солдат - Greko
Капитана мои открытия не порадовали. Но не взбесили. Он тяжело вздохнул.
— Еще за завтраком догадался, что вы из разведки. Вкладывайте свои соображения.
— Простите, но коли вам все понятно, откровенность за откровенность. Еще до посадки на бриг у меня были надежные сведения, что на борту предатель. Польстился на дорогую вещь. В итоге, имеем классический герметичный детектив.
—?
— Преступление в закрытом пространстве и с ограниченным числом подозреваемых.
— Ничего себе «ограниченным». У меня на борту сто сорок душ! Помимо офицеров — унтеры, лекарь, матросы обеих статей и старшие юнги, музыканты, нестроевые… Кого выбрать? Флейтщика? Мастеровых? Рядового корпуса морской артиллерии?
— Для начала нужно отсеять всех лишних. Чем во время стоянки была занята команда?
— Ночью? Усиленная вахта спускала шлюпку. Ту, что за кормой. Чтобы съездить на берег за почтой. Потом ее поднимала. На юте, по сути, никого и не было. Оставшиеся должны были спать в кубрике. Подняться оттуда незаметно — вполне возможно. Но корабль маленький. Все у всех на виду. Даже если кто-то собрался в гальюн, его могли заметить.
— Следовательно, нужно разговаривать с людьми. Составить список и вычеркивать из него тех, кто точно не мог сдвинуть засов. Отдельно мне нужны фамилии мусульман. И еще тех, кто имел доступ к канатному ящику во время пребывания там пленника.
Капитан застонал. Нас ждал непочатый край работы.
К вечеру список подозреваемых сократился до восьми человек. Первым номером шел боцман, которого звали Рахимбирде или попросту Рахимка. Он чаще других общался с Сефер-беем, был мусульманином и ночевал неизвестно где, изгнанный из своего закутка на время содержания под стражей черкеса.
Чтобы это выяснить, очень помогли капитанские осведомители. Без таких помощников не удержать в узде столь большой коллектив, замкнутый в подобие плавучей тюрьмы. Но не всегда. Случай с Сефер-беем показал, что никто из офицеров не застрахован от ошибок и срывов. Где-то под верхней палубой притаился гад. И его требовалось вывести на чистую воду.
— Хочу обыскать вещи всех подозреваемых, — заявил я капитану.
— Вы с ума сошли? — поразился он. — Вы собрались вскрыть кису каждого моряка?
— Не только вещмешок, но и парусиновые постельные сетки. А в случае с боцманом еще и канатный ящик.
— И как вы намерены это проделать?
— Во время адмиральского часа, когда вся команда будет стоять перед шканцами.
Под радостные крики команды, приветствовавшей вынос ендовы, спустились к закутку Рахимки. Бахадур, как и было оговорено ранее, встал на стрёме. Около трапа и светового люка над орлопдеком[3]. Перед тем, как войти, я обернулся к нему, чтобы сделать последнее внушение о необходимости высочайшего уровня внимания. Алжирец сразу понял, что я собираюсь сказать, опередил меня, остудив мой начальственный раж.
— Иди уже! — указал он мне. — Не надоедай. Я не ребёнок.
Пререкаться и ставить на место «зарвавшегося хама» времени не было. Показал ему кулак, что вызвало у него широкую улыбку, зашёл в боцманскую кладовую. Незапертую. Заходи, кто хочет. Ну, это мне на руку.
Моё предположение, что справлюсь быстро, оказалось наивным. В первое свое посещение боцманской кладовой особо не вглядывался. Теперь же осознал, что среди всего этого наваленного хлама — кип парусины, бухт канатов и прочей боготворимой матросами такелажной снасти — я основательно закопаюсь. А с учётом того, что ворошить всё нужно было аккуратно, возвращая все на свои места, стало очевидно, что времени могло и не хватить.
Чертыхаясь приступил. Чем дольше копался, тем больше нервничал, боясь быть застуканным. Даже не знаю, как бы все разрешилось, если бы не вспомнил золотое правило детектива Юбера из «Васаби»: прятать нужно в том, что нельзя унести с собой! И уже через десяток минут возблагодарил Господа за свою любовь к кино. Одна плашка на стене хоть и аккуратно, но была явно подпилена. Дилетанты! Дилетант⁈
Подковырнул! И — вуаля! Бриллианты радостно мне «мигнули». В моих руках оказалась знакомая табакерка. Та самая. Которую крутил в пальцах Сефер-бей во дворце Эмин-паши. Подарок султана! Он перекочевал в мой карман. Плашка была возвращена на место. Улыбаясь, вышел. Бахадур по моей сияющей физиономии понял, что все сладилось. Кивнул.
— Пойдём, план разработаем, как будем брать гада! — сказал я, предъявив товарищу находку.
— На хрена план⁈ — удивился алжирец, показал на ногу и на свой нож. Типа метну туда — клиент готов.
— Ээээ, нет! — я не согласился. — Эта табакерка пока еще ничего не доказывает. Боцман — а кто еще? — плюнет нам в лицо и скажет, что нашёл. Или что Сефер-бей, наверное, сам припрятал и второпях забыл. И что тогда? И как вообще доказать, что она принадлежала черкесу? Слово против слова!
— Тогда еще одну ногу проткну! — пожал плечами кровожадный пират, поигрывая ножом. — Потом руки. Пока не признается.
— Да ну тебя! Тебе лишь бы ножами потыкать! — спорить дальше не хотел. — Нет! План!
— Хочешь поиграться? — усмехнулся Бахадур. — Воля твоя!
[1] Раевский не обманул адмирала Лазарева. На морских офицеров пролился дождик из орденов за туапсинскую викторию. Но бог — не Ерошка, видит немножко. Дорогую цену заплатил Черноморский флот буквально через две недели. Об этом в следующей книге.
[2] Это не авторский вымысел. В то время, когда Россию сотрясали картофельные бунты, солдаты на Кавказе охотно готовили себе блюда из картофеля. Вероятно, толкли в манерках отварную картошку, смешивая ее с обжаренным салом или солониной.
[3] В данном случае пространство между двумя палубами для размещения личного состава корабля.
Глава 22
Вася. Укрепление Вельяминовское, 30 мая 1838 года.
Лагерь постепенно втягивался в бивуачную жизнь. В однообразную и томительную. По распорядку. С ежедневными нарядами на работу. С ночными секретами на удобных тропинках, ведущих к лагерю из леса. И с ночными же перестрелками. Горцы малыми партиями подкрадывались в темноте к засекам и стреляли на огонь в офицерских палатках или в кружки у костров. Выстрелы эти были большей частью безвредными, но производившими тревогу в лагере. Впрочем, виновниками ночных алармов часто оказывались… бабочки. Переливчатый свет от этих светлячков принимали за сигналы горцев и открывали по ним ружейную пальбу по всей линии.
В одно из дежурств, после пробития зари, Вася с Никифором залегли в кустах. Зорко следили за густой зеленкой, буйно разросшейся вдоль берега Туапсе. Послышался топот, сдавленные крики и странное шипение. Поблизости от секрета на землю упала стрела. «Индейцы, блин!» — подумал Милов и чуть не нажал на спусковой крючок. Прямо на него выскочили два оборванца. В них он безошибочно узнал рабов. Сбежали от горцев, воодушевлённые появлением русского укрепления на берегу моря. Один зажимал окровавленное плечо.
Милов знаком показал Никифору, чтоб не стрелял. Старый солдат сразу все понял.
— Сюдой бёгте! — негромко крикнул беглецам.
Кавказские пленники рванули на крик. Попадали рядом с солдатами. Вася, недолго думая, выстрелил в направлении, откуда они прибежали. Потянул за кольцо штык из портупейного ремня. Но все обошлось. Горцы отступили.
— Кто такие? — грозно вопросил Никифор.
— Полоняники! — ответил за обоих тяжело дышавший раненый.
Его товарищ с ошалевшими глазами вжимался в землю и помалкивал.
— Что с плечом? — спросил Вася, перезаряжая ружье.
— Стрела! Выдернул, но болит зараза.
— Да, у тебя, братишка, наконечник в ране остался, — со знанием дела молвил Никифор. — Вредная штука, доложу я вам. Под Анапой насмотрелся. Черкес кизиловое древко туго обтягивает на клею корой от черешневого дерева, чтоб от теплой крови оклейка отстала и копьецо в ране осталось. Айда до лекаря. Операцию трэба делать.
Милов с Никифором проводили беглецов до засеки, за которой залегла основная цепь. Боевое охранение стерегло солдат-дровосеков, которым приказали свести весь лес и кусты вокруг будущей крепости на два пушечных выстрела. Жаркие майские солнечные лучи принялись уже сушить открывшуюся сырую почву. От нее тянуло каким-то болотным духом. Неприятно пахло прелью.
