По грехам нашим. В лето 6732 (СИ) - Старый Денис

Ночь я не спал. Понимал, что это неправильно — отдых нужен, но подбадривал себя тем, что регенерация не позволит мне сильно занемочь от усталости. На рассвете, когда все же я уже был готов предаться Морфею, ко мне прибежал Тимофей.

— Посыльный ад Филиппа, ворог иде на нас, — доложил Тимофей одновременно с зазвучавшим сигналом к обороне.

— Иди до пушкарей, кабы пушки готовали, — распорядился я, спешно надевая свои доспехи.

Взял винтовку, пистолет и направился к месту, которое предполагается, как наиболее опасное при наступлении более многочисленных сил противника.

Через полчаса послышался топот коней, и уже скоро появилось порядка двух десятков наших всадников. Они быстро вошли через оставленный проход в лагерь и один из них спешился. Это был незнакомый мне воин с окровавленным лицом. Скорее всего, стрела полоснула его по щеке.

— Посекли два десятка конных и побили стрелами десяток ратников супостата. Марийцы стоят войском у пяти верстах, — начал доклад подскочивший ратник одному из сотников, я же был в стороне и только прислушивался.

— Где Филипп и Ермолай и кольки вас посекли? — выкрикнул я вопрос, чтобы услышал ратник.

— Боярин, — тот поклонился. — Старший сотник застался. Сотник Ермолай…

Ратник сделал паузу, по которой можно было понять, что случилось плохое, а мозг моментально начал нагнетать. Что убили?

— Что? — прокричал я.

— У рубку пошел Ермолай, а Филипп за ним, — виновато опустил голову спасшийся воин.

Я тоже в свою очередь опустил голову. Ну, ведь знал же, что так и будет! После смерти Белы, Ермолай только и ищет смерти в бою, вот и потянул за собой Филиппа. Но сам хочешь умереть, зачем же молодого друга, отца, сына и мужа тянуть в землю?

Пока я занимался самокопанием, по лагерю пронеслось шевеление и послышались выкрики, даже Клык начал своим пушкарям отдавать какие-то распоряжения. Я нашел глазами сына и пошел в сторону пушек, Юрий увязался со мной. Нельзя было стрелять своим тайным оружием, пока нет подходящей цели, но приготовится необходимо. Уже на подходе к пушкарям услышал команду: «Картечь!». Сюрреализм какой-то — в XIII веке услышать чужое для эпохи слово «картечь». Пока я шел в сторону артиллеристов, заряжание пушек почти закончилось, и я приостановил процесс.

В это время уже показались четыре воина, а впереди ехал Ермолай с грузом, переброшенным через коня. Русичкй преследовали не меньше трех сотен конных воина противника. И я только собирался озвучить приказы, как увидел, что уже с двух сторон выдвигаются по две сотни ратных, которые состояли из лучников и тяжелых конных, последних было больше. В очередной раз подумалось, что не следует считать себя умнее других. Я лучше этих людей только в своем послезнании и может немного в возможностях регенерации организма.

На выжженном поле в версте от нашего лагеря разворачивалось сражение. Завидя приближающихся всадников-русичей, преследователи немного замешкались. Возможно, быстрое решение командира позволило бы успеть развернуться и уйти от приближающихся конных мстителей, но марийцы медлили. Вероятно, как раз и решали, кто из них главный и уполномочен принимать решения. Я в очередной раз покорил себя за рассеяность. Не взял винтовку, а ведь события могли бы разворачиваться иначе, не взял я и бинокль. Списал нерасторопность на волнение за друзей.

Тем временем, марийцы развернулись и начали выстраиваться в подобие строя, по два десятка воинов начали выстраиваться на линии атаки русичей. Противник осознал, что уйти не получится и решил выставить смертников, чтобы приостановить напор наших всадников. А вот шевеление среди четырех воинов, среди которых был и кум, мне не понравилось. Ермолай остановился, что-то прокричал воину, следующему рядом, и переложил свой груз, который был человеком — сейчас это уже можно было четко рассмотреть. Сам же развернулся, выхватил кавалерийскую саблю, что я ему подарил, и устремился в атаку на ближайшую двадцатку смертников — сейчас смертников, потому как решимость русского ратника, потерявшую любимую женщину, была фатальна.

Я уже начал прощаться с другом, но крик людей вокруг заставил встрепенуться. Ермолай, ускорившись, прошелся по строящимся двум десяткам воинов как нож по маслу, попутно зарубив трех человек. Противники попытались навалиться на могучего русского богатыря, но он устремился дальше, вдогонку основного отряда марийцев. Взмах сабли и замешкавшийся марийский всадник валится с коня, другие ратники, скачущие рядом с пораженным воином посмотрели себе за спину, рассматривая угрозу, чем немного замедлили движение и некоторые дернули коня за поводья, вынуждая остановится. Появилась локальная свалка, в которую врубился Ермолай. Он неистово крутился и рубил своих противников, каждый удачный выпад сопровождался восторженными возгласами в лагере.

В это время две сотни конных русичей без труда преодолели заслон из уже прореженных и так и не успевших выстроиться конных марийцев. Неистово, как лавина, русичи навалились на конных врагов. Секунд через тридцать к первому отряду русичей присоединился и второй. Началось избиение марийцев, и в самом центре этой схватки рубился Ермолай. Было видно, что он что-то выкрикивает, но продолжает рубить. И, когда марийцев оставалось уже меньше половины и стало очевидным, что русичи добились полной победы, гигант Ермолай свалился с коня.

Интермедия 9

Интермедия 9

Любек — город, который многое дал Альбрехту. Горожане в своем стремлении к расширению торговых связей шли на многое. Даже на то, чтобы помогать рыцарям распространять христианство среди заблудших балтских племен. И сейчас именно этот город принимал делегации заинтересованных сторон в связи с усложнившейся до крайней степени ситуации. Еще недавно, упоенные своим величием и мудростью, немецкие рыцари покоряли балтов и расширяли подвластные территории. Удалось даже договориться с князем Юрием о некоторой услуге, когда тот смог сдержать новгородцев и отвлечь их от угрозы городу Юрьев. Получилось собрать серьезные силы и ничего не предвещало катастрофу. Великого князя Владимирского, само собой, использовали «в темную», через интриги в самом Новгороде и правильной подачи ситуации Юрию.

Непонятно откуда взятый большой отряд из какой-то крепости на востоке, смоленский князь, который заболел тщеславием и повел свою дружину к Риге, которую обязательно бы отбили доблестные рыцари у Вячко. Смоленские полки разбиты, но и тевтонский орден уже не может наступать. А в Ригу прибыл тот самый Юрий, который вызывал приступ непреодолимой ярости у Альбрехта. Он считал великого князя глупцом и тем правителем, у которого было бы справедливо отнять власть.

И сейчас Альбрехту приходилось опять сыграть уже подзабытую роль просителя и интригана.

— Я позволю себе начать, — сказал епископ, еще недавно сильный и независимый, сегодня же оказавшимся слабым. Это знали все собравшиеся, и Альбрехт был для них уже сыгранной фигурой.

— Позволить мы можем, вот только зачем? — высказался посланник датского короля.

Абсалон Кутлинг — представитель Дании на этих странных переговорах не был сильно знатного рода. Рыцарь прекрасно понимал, почему именно он поехал в Любек по просьбе, или даже мольбе, Альбрехта. Король Дании хотел унизить епископа. Да и практически не остановленная война с империей не позволяла любезничать с если не врагами, то с явными соперниками.

— Это и в ваших интересах, уважаемый представитель их величеств датских королей, — Альбрехт улыбнулся, не имея сдержанности высказаться несколько презрительно к ситуации, когда в Дании правят два короля — отец и сын. Епископ считал это абсурдным.

Указание же официального статуса посланника было еще одной изящной пощечиной датскому правителю. Получается, что датский король настолько родовит, насколько родовит его представитель. Ну, тягаться с Альбрехтом в изяществе слов и интриг — это бежать впереди лошади. Однако, Абсалон только улыбнулся. Если он здесь, то нужен епископу, и тому придется договариваться даже и с неродовитым.