Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы. Книга третья

– Я ж говорил, что нам семь штук надо! – возмущённо вскинулся Сварт и тут же сдулся под гневным взглядом Бёрнхема.

– Я сказал – шесть, значит, шесть! – отрезал Фрэнк, испепеляя пирата начальственным взором. – Либо одного из оглоедов в лагере оставь, либо у Тэйлора его одра отбери… если сможешь, – представив картину противоборства старого служаки и не менее старого наёмника, Фрэнк весело хмыкнул в усы, – или выклянчи…

– А если господа гусары окажутся лучшими, нежели я, игроками? – чуть испуганно промямлил Дальмонт, настороженно глядя на Фрэнка. – И я не то что не выиграю новых лошадей, а и наших проиграю?

– Никаких если, Генри, – Бёрнхем уверенно глянул в глаза другу и ободряюще хлопнул его по плечу. – Я верю в вас и вашу удачу. А кроме того, на карту поставлены наши жизнь и честь, так что у вас нет иного выхода, как вернутся к утру с лошадьми. А Сварт, – капитан покосился на притихшего наёмника, – будет вас поджидать в полной готовности, дабы немедля экипировать ваш выигрыш и двинуться в путь… так что не печальтесь – Фортуна благоволит смелым. Печаль и волнение – это моя прерогатива… на нынешний вечер, но и я, – Фрэнк перекрестился сам и перекрестил Дальмонта, – свято верю в ваш успех.

Глава девятнадцатая

– И не надоело вам курить? – угрюмо пробурчал Дальмонт донельзя сварливым голосом, глядя, как Митчелл раскуривает вторую подряд сигару. – И ладно бы, чего достойное потребляли, так нет, какой-то дешевой дрянью травитесь.

Майлз, зная, что лейтенант, обходя посты и секреты, навернулся в яму, изгваздал до неприличия мундир и порвал брючину, удивленно покосился на ароматно тлеющую Hoyo de Monterrey Epicure Especial* (сорт дорогих, эксклюзивных сигар), неторопливо, со смаком, затянулся и решил не обращать на офицерское ворчание никакого внимания.

– И вообще, – Генри, не желая и дальше демонстрировать несвежие кальсоны через прореху в галифе, вынул из несессера внушительную иглу с суровой нитью и принялся штопать разрыв поверху. – Ваше, Майлз, курение, во-первых, может демаскировать нашу позицию, а во-вторых – просто опасно для здоровья!

Завершая эмоциональную нотацию, Генри решительно ткнул иглой в шов, пробил его насквозь и вонзил острие себе в бедро. Выпучив глаза и прикусив язык, лейтенант зашипел, словно потревоженная кобра, и моментально позабыл о претензиях к курильщику.

– Как по-моему, – Майлз выдохнул ряд аккуратных дымных колечек и с интересом проводил их взглядом, – так беспокоиться и не о чем, – сержант зажал сигару между пальцами и повел ею вокруг, словно светящейся указкой. – Сидим мы у подножия холма и ни одна сволочь, сколь бы глазаста она ни была, нас здесь хрена с два углядит. А беспокоиться о вреде курения на войне и вовсе глупо, потому как шансов отхватить пулю от бурского снайпера не в пример больше, чем разжиться чахоткой или какой другой заразой.

Закончив штопку, Дальмонт неохотно пошурудил палкой в затухающем костре и, словно признавая правоту сержанта, продолжать дискуссию не стал. Утвердив закопченный кофейник среди багровых углей, лейтенант опрокинулся на спину и, уставившись в брильянтовый пересверк невыносимо ярких звезд, вслушался в ночь.

Темнота разнообразием звуков не баловала: где-то вдали, под аккомпанемент злорадного хохота гиен, раздавался тоскливый вой упустившей добычу львицы, на вершине холма хрипло откашлялась какая-то птица, да неугомонные цикады, завершая окружение, беспрестанно трещали о чём-то своём.

– Чего шумим, чего не спим? – бесшумно вынырнув из ближайших зарослей, Паркер послюнявил палец и потрогал бок начинающего фырчать кофейника. – Не знаю, как за холмом, а я вашу ругачку ярдов за двести слышал…

Услышав вопрос о гипотетической ругани, Майлз и Дальмонт обменялись непонимающими взглядами и, ничего не говоря, вернулись каждый к своему занятию: курению и беспечному созерцанию небесных светил.

– Чё, так и будем молчать? – недовольно буркнул Паркер, разливая кофе по оловянным кружкам. – А то, может, и вовсе спать завалимся? Когда ещё Сварт со своей разведки притащится…

– Вот именно, когда и с чем, – озадаченно пробормотал Дальмонт, приподнимаясь с земли. – Как по мне, так лишь бы вернулся сам и остальных в целости привёл…

– Если ты о Сварте печешься, – беспечно отмахнулся Майлз, выдыхая очередную струйку дыма, – так это ты зря. Старый бродяга всегда и отовсюду выходил без проблем и сейчас вылезет.

– Так это раньше, – хмуро возразил Дальмонт, осторожно принимая кружку с кофе у Паркера. – А сейчас времена другие – война – и та изменилась, стала мобильней и скоротечней, а Сварт… он и вправду старый бродяга, где ключевое слово – старый…

– Война и впрямь вся какая-то маневренная стала, – прошипел Паркер, прихлебывая кофе. – Мы перед тем, как в Масеру обосноваться, две недели подряд от буров к бурам маневрировали. Только я так и не понял, кто кого поймать был должен: мы их или они нас?

Рой шумно отхлебнул из кружки и уставился в темноту перед собой, всматриваясь в приближающуюся тень.

– А вот и чиф объявился! – с радостным удивлением хмыкнул Паркер, едва командир переступил границу света и тьмы. – Фрэнк! Тут наш зануда, – Рой сморщил нос и покосился на Митчелла, – изо всех сил не верит, что война меняется. Так ты ему всю глубину его неправоты авторитетно, на пальцах разъясни…

– Война не меняется, – флегматично буркнул Бёрнхем, вынимая кружку с кофе из рук Паркера. Перехватив недоумённые взгляды Роя и Дальмонта, капитан бесшумно отхлебнул подостывший напиток и усталым тоном учителя воскресной школы начал неторопливую лекцию:

– Во все века, на любой войне неизменными остаются три основных правила: первое – выживи сам, второе – помоги выжить другу и напоследок, если сумеешь, – убей врага. Так было, так есть и так будет. Поэтому война и не меняется. Это мужчины, которых выбрала война, меняются с каждой милей и каждым часом в этом, убивающим их, мире. Все остальное – неизменно. Да! – Бёрнхем отставил кружку в сторону и с силой потер разламывающиеся от боли виски. – С восточного поста просигналили, что наблюдают движение в паре миль на север от нас. Рой! Возьми свою шарманку, – капитан небрежно махнул в сторону раскорячившегося на треноге пулемета и пару подручных и смотайся на пост. Скорее всего – это Сварт впотьмах с пути сбился, ну да чем черти не шутят, пока Бог спит. Подстрахуемся.

Паркер тяжело вздохнул, пробурчал что-то нелестное о ночных смотрящих и демонстративно гулко утопал в расположение валлийцев. Вломившись в палатку пулемётной команды, Рой запалил масляную лампу и тихо, почти по-домашнему, что-то буркнул. Реакции не последовало. Парой минут позже по палатке валлийцев разнесся дробный, словно перестук автоматического «браунинга», рёв сержанта и рядовые гуртом повалили наружу. После непродолжительной нотации, сопровождаемой глухими апперкотами и звонкими оплеухами, пятеро самых невезучих резво потащили «кольт» на позиции секретов, Рой поспешил к командирскому кострищу, а остальные – в палатку. До рассвета оставалось не меньше четырех часов, и тратить это время впустую было бы глупо.

А еще получасом позже, усталый, но довольный собой Сварт развалился на земле напротив Бёрнхема и, безрезультатно пытаясь выбить бурую пыль из задубевшего от грязи мундира, негромко бубнил о результатах рейда.

– Ну что я скажу, чиф? – старый пират со скрипом поскреб грудь под пропотевшей сорочкой. – Если ты пару-другую осадных мортир в кармане не припрятал, то делать нам в той Бокачоле нечего. Не по зубам она нам.

– А на кой черт нам пушки? – протяжно зевнул Фрэнк и вопросительно прищурился. – Там что – занюханная станция или крепость вроде нашего Форт Нокса?

– Чтой-то вроде, – одобрительно фыркнул Сварт, вскрывая изрядно помятую банку с бобами. – Только хуже, потому как крепость – природная…

– Отставить веселье! – Бёрнхем стегнул скаута жёстким взглядом и выразительно цыкнул сквозь зуб. – Загадками потом сыпать будешь, а пока докладывай, как положено. А чтоб язык быстрей шевелился, – Фрэнк ловко выхватил из рук Сварта консервную банку, – пока что без жратвы перебьешься.

– Докладаю, – понуро буркнул скаут, провожая недоступный пока ужин тоскливым взглядом. – Бокачола та – дыра дырой и доброго слова не стоит. Во всём городе и сотни домишек не наберётся, станция, телеграф да пакгаузы.

Сварт отстегнул от пояса флягу, потряс над ухом и, убедившись, что она пуста, разочарованно повесил на место. Брезгливо сморщив нос, скаут нацедил полкружки остывшего кофе, жалостливо покосился на консервы в руках Бёрнхема и, не дождавшись реакции со стороны командира, неторопливо продолжил.

– А самое паршивое, что буров в той Бокачоле – видимо-невидимо. Пришлых стрелков как бы не больше, чем местных. Сотни две с половиной, а то и все три с лихвой наберется. И хрен бы с ними, со стрелками, и не такие толпы гоняли, – Сварт с досадой поморщился и с хрустом отломил прут от развесистой ветки. – Вот смотри, – скаут принялся вычерчивать какие-то загогулины на земле, – Бокачола – это ма-а-а-хонькая равнина, окруженная здоровенными холмами. И, что примечательно, – старый разведчик нарисовал круг с двумя разнесенными по противоположным сторонам лучами, – к Блумфонтейну пойдешь – каньончик узенький, и от Масеру к Бокачоле – тож каньончик. Точнее, ежли туда, – он махнул рукой в направлении Оранжевой – каньон, а ежли отсюда, – Сварт крутнул кистью над головой – лощина. В длину, почитай, с полмили и в ширину ярдов триста.