Эволюционер из трущоб. Том 4 - Антон Панарин
Краем глаза я заметил, что Галя летит в мою сторону и спешно эвакуировался в реальный мир, пока меня опять не попросили гарцевать. Вскочив с полки, я подошел к Сергею и положил руку ему на лоб. Тряпка компресса практически высохла, значит, её давно не меняли. Вот же обалдуи.
— Собирайте вещи и грузите в тележку. Мы уходим, — отдал я приказ ребятам, а после мысленно приказал Ут «Модификатор селекционер, передать доминанту Ускоренной регенерации».
Тело Серёги тут же забила мелкая дрожь, веки поднялись, продемонстрировав закатившиеся назад глаза.
— Ты чё сделал? — услышал я за спиной испуганный голос Артёма.
— Собирай вещи, — прорычал я, стараясь удержать Сергея, так как его дрожь всё нарастала.
— Всё, не мешай. Идём, — тихо сказал Макар и потащил Прохорова за собой.
Спустя пару минут Сергей перестал дрожать и обмяк. Сперва я даже испугался, что он умер, так как пульс едва прощупывался, а дыхание было очень слабым и поверхностным. Но всё же, он был жив.
— Ну всё, Серёжа. Я сделал всё, что смог, — сказал я для собственного успокоения. Ведь всегда приятно знать, что в критической ситуации ты выложился на полную. Дальше всё зависит от Сергея. Либо он поправится, либо…
Я перебросил его через плечо и, пыхтя, потащил наверх. На полпути ребята заметили нас и тут же спустились, чтобы помочь. Сергея погрузили в тележку и мы не спеша направились в посёлок Чикали.
— Знаете, а ведь это, пожалуй, первый раз, когда я предоставлен сам себе, — сказал Макар, закинув руки за голову, так как сейчас телегу с Серёгой и нашим барахлом, толкал Леший. — Идёшь куда хочешь, делаешь что хочешь. Свобода, — мечтательно протянул он, подставив лицо каплям дождя.
— Ага. Свобода, мать её за ногу. Жрёшь помои, живёшь в грязи, зато тебя самого сожрать могут в любой момент. Просто восторг, — пропыхтел Артём, зыркая по сторонам.
— А я фоглафен ф Макаром. Фвободу потерять — это тофе фамое, фто лифытьфя фыфни, — заявил Леший, заставив ребят нахмуриться, так как мало кто понял, о чём он говорит.
У Лёхи были жуткие проблемы с дикцией из-за опухшей морды. Фиолетовые синяки под глазами и желтые круги по остальной части лица. Отёк, конечно, начал сходить, но делал это неохотно.
— Не знаю, про какую ты там жизнь говоришь, — парировал Артём. — Нас с детства готовили умереть во славу рода. Сложно с такими установками размышлять о свободе, если её за прожитые годы никогда не знал.
На удивление, его речь оказалась довольно аргументированной и обдуманной. Начинаю понимать, как он завоевал доверие своих прихвостней из пансионата. Возможно, это был не только страх, но и пылкие речи. Я решил поддержать обсуждение и чертовски отвратительно запел мимо нот:
— Зубчатые шестерёнки покатились по спине,
Горбатой спине, да под свинцовым дождём,
Разогрелась сталь, да раскричался комбат,
Да только если орден взять, то в могилу полезать.
Ой! Ходит наш адепт в аномали-и-и…
Песня лилась из самой души, витиевато описывая всю боль этой земли, которую я успел через себя пропустить за эти недолгие пять лет. Да, песня была корявая, рифма страдала, а ещё пел я отвратительно. Но делал это специально! Пел так, что ребята сперва терпели, а потом и вовсе попросили:
— Миш, можешь помолчать немного? Сейчас на твой вой твари со всей округи сбегутся, — тонко намекнул Макар.
— Конечно, могу, — улыбнулся я. — А теперь давайте вернёмся к разговору о свободе. Очевидно, что вам моё пение не понравилось, а мне оно доставляло удовольствие. Если вы запрещаете мне петь, то свобода ли это? А если вы запретите себе запрещать и будете и дальше терпеть мои вопли, то будет ли это свободой? — спросил я и посмотрел на друзей. — Ответ очевиден. Свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека.
— Чего? — переспросил Прохоров, уставившись на меня.
— Это значит, что истинной свободы не существует. Даже в лесу мы не свободны, пока рядом есть хоть кто-то. Всегда будут незримые нормы, нарушая которые, ты создаёшь конфликтные ситуации, — пояснил я.
— Да и плевать. Если ты сильный, то можешь делать всё что угодно, и никто тебе даже слова не скажет, — парировал Артём.
— Ты так же думал в пансионате, — усмехнулся я, заставив Прохорова заткнуться.
— Капец, вы типы, конечно, — возмутился Макар. — Обсуждаете тему, о которой ни я, ни Леший знать не знаем. Да, Лёх? — Макар посмотрел на своего азиатского собрата и тот кивнул. — Что в пансионате было? Рассказывайте, — требовательно попросил он.
— Если у Артёма будет настроение, он с радостью вам расскажет, — ушел я от ответа, выхватил из рук Лёхи тележку и бросил через плечо. — Отдохни, дальше я покачу.
Остальную часть пути Макар донимал Прохорова, который впал в задумчивость, как и Леший. Похоже, никто из них не думал о свободе в подобном ключе. А я в прошлой жизни на этом и погорел. Казалось, что я могу подмять под себя целые Империи, посадить идеальных правителей на трон, ввести справедливейшие законы, но…
Множество людей чувствовали, что их за горло держит сильная рука. Одни отнеслись к этому философски, мол «Какая разница, кто у руля? Наша жизнь особо не поменяется». Другие же копили злость годами и мечтали о моей смерти. Превозносили былых правителей, говоря, что при них было лучше.
Не было. Ну вот — не было! Старые Императоры выкрутили налоги на максимум, чтобы обдирать бедняков и вести бесконечные войны. Голод, болезни, преступность, всё это процветало и множилось, словно гангрена, постепенно пожирающая организм. И что?
Я устранил причину болезни, ввёл необходимые медикаменты, но всё равно не смог создать идеальный мир. Недовольные остались и кричали о нарушении их свобод. Видать, для них свободой была жизнь в нищете. Да, я привёл пример, обострённый до предела, демонстрирующий дуальность человеческой души. То, что одному настоящий рай, для другого — хуже ада.
Сейчас я смотрю на этих ребят, и чем-то они похожи на меня. Молодые, наивные, мыслят категориями добра и зла. А у всего на свете есть серая мораль. Если я убью кровавого тирана, то стану убийцей, а если не сделаю этого, то умрут миллионы. Стоит ли пролить кровь ради спасения стольких жизней? Я считаю, что да. Вернее, считал… И возможно, был
