Теперь я не Адвокат 2 - Михаил Воронцов
Хотя пару раз, наверное, именно так все и произошло. Ну, такова жизнь. Никто не виноват, что девчонки не смогли воспылать ко мне страстью, как это и полагается делать при первом же взгляде на меня.
Что-то я совсем развеселился. Ой, не к добру. Паша, дорогой, будь серьёзнее и смотри по сторонам, когда переходишь улицу.
Около воды Вика снова включила видео. Действительно, шикарно — в бассейне хоть соревнования проводи, а она одна.
— Ты там хоть в купальнике? — спросил я. — Все равно нет никого.
Вика негромко выругалась, но перевела камеру на «селфи» и вытянула руку. Да, в купальнике, в черном, раздельном, он очень ей идет.
— Когда пойду в баню, буду голая. Теперь либо о делах, либо не доставай меня.
— Конечно-конечно! Но в баню я тебе составлю компанию. В такие заведения ходить одной глупо! А теперь замолкаю, точнее, перехожу к официальной части.
Мы договорились, что через пару часов я приеду к ней в офис, а до этого побываю в лаборатории и поговорю с Валентином Палычем.
Профессор (или кто он, уже забыл), находился на работе. Он вообще всегда находился в своем подземелье и никуда в рабочее время не выбирался. То ли дело я. Как пишут в объявлениях, «график работы разъездной».
— Можно приехать за маленькой консультацией?
— Конечно, всегда пожалуйста! К сожалению, начальник безопасности Сергей Петрович куда-то запропастился, а то бы вдвоём могли чем-то помочь!
— Нет, он мне сегодня абсолютно не нужен. Только вы, тут необходимы профессиональные знания.
— Тем более! Жду!
Когда я зашёл в кабинет, Палыч разговаривал по стационарному телефону. Такие мало где сейчас остались, но в генетической лаборатории стояли на каждом столе. Разговор, наверное, был внезапный и очень важный, поэтому встречать меня на проходную Палыч отправил одного из своих подчинённых, молодого нескладного парня, по виду студента-второкурсника, отличника, забывшего о том, что такое «личная жизнь».
Хотя нет. Бывают отличники, точнее, отличницы, в ней неплохо разбирающиеся. Снежана, например.
Ухо Палыча покраснело от прижатой трубки, он молча записывал чьи-то ценные указания на бумагу, изредка повторяя «да, понял», «сделаем», «безусловно» и тому подобное. Мне он указал на стул и, ткнув пальцем в телефонную трубку, скорчил страдальческую рожу, показывая, как надоел ему разговор.
Я пожал плечами, жестом успокоил его — мол, не волнуйтесь, подожду — и приземлился на предложенный стул. Через десять минут беседа всё-таки завершилась.
Палыч в изнеможении шмякнул трубку на металлические «рога» и отшвырнул подальше блокнот, в котором только что писал.
— Куратор из администрации Императора, — воздев руки к потолку, сообщил Палыч. — Граф Шуваев. Как он надоел! Ни черта не понимает, а всё туда же, давать советы и приказывать! Раньше курировал военное строительство, и перенёс методы на новое место службы! Тупой солдафон! И чиновники из его службы такие же! Военные пенсионеры! Маршировали бы себе дальше по плацу, в науке им делать нечего!
— Верю, — поддакнул я. — С этой публикой я знаком. Работать они не умеют, только учить других.
— Как приятно, когда тебя понимают! — воскликнул Валентин Палыч. — Здесь я не могу даже пожаловаться кому-нибудь. Все считаютсчитаю, что граф за одно неосторожное слово скормит их нашей продукции… трусы и подхалимы! Удушливая подземная атмосфера!
— Я, с вашего позволения, отвлеку вас на пять минут.
— Да хоть на шесть! Что случилось?
Я показал ему фотки отрезанной головы гомункула. На некоторых были видны даже оставшиеся иголочки электродов.
— Скажите, что это?
Палыч чуть ли не целую минуту рассматривал фотографии, и его глаза постепенно становились всё больше и круглее.
— Откуда они у вас?
— Не могу сказать. И очень надеюсь, что существование фотографий останется между нами. Даже начальник безопасности не должен ничего знать.
— Конечно, как скажете… — вздохнул учёный.
— Ну что я могу сказать… — добавил он, — кто-то отрезал голову гомункулу… а потом при помощи электродов, и, возможно, магии, пытался ее немного оживить и исследовать происходящие в мозгах гомункулов процессы для получения контроля над этими существами.
— Контроля?
— Да, именно его. Такими методами можно изменить психику гомункула, сделать его другим — например, злым, жестоким, заставить на кого-нибудь-напасть. С душой гомункула, как человека, можно сотворить всё что угодно. Она — пластилин в руках специалиста.
— Гомункула убили ради его головы?
— Нет, не думаю… Скорее всего, её «позаимствовали» у мёртвого… Зачем убивать, они и так живут недолго, подождать неделю на любом предприятии, использующем гомункулов — и тело есть… Но делать это надо быстро. Какие бы растворы для сохранностей мозговых тканей ни ввели, какую бы магию ни использовали, работать с головой можно не больше недели. Но за это время можно успеть многое.
— Митя смог бы, получи он голову?
— Конечно! Надеюсь, он всё-таки останется без головы. Она ему не нужна точно!
— Я тоже так думаю. А теперь посмотрите видео.
И я снова протянул Палычу телефон.
Он взял его, нажал на воспроизведение, но тут же выронил на стол. К счастью, телефон не разбился. Палыч его снова поднял и с оцепеневшим от напряжения лицом всё-таки досмотрел «кино» до конца.
— Откуда это, вы, конечно, мне тоже не скажете, — глухо произнес он.
— Увы, не могу. Может быть, потом. Сейчас — нет. Я не имел права показывать видео и вам. Оно из секретных полицейских материалов.
— Это так называемая псевдопротоплазма. Клеточные структуры, обработанные соответствующим образом и получившие подобие жизни. Это — основа, строительный материал для всех создаваемых нами существ. Но откуда она здесь? Во всей лаборатории нет ничего более охраняемого!
— Она опасна?
— Ну… если её много, и вы встанете рядом, то она, разумеется, сожрёт вас, как любое простейшее существо, живущее примитивными инстинктами…
— То есть, она ест?
— Да, конечно. Пожирает еду и становится больше.
— Ну а всё-таки, в лаборатории её кусочек могли отщипнуть и отнести домой или куда-то?
— Теоретически — да… Конечно, мы стараемся все контролировать, но…
— Митя мог?
Палыч красноречиво развел руками, как бы говоря «разумеется».
И тут дверь в кабинет распахнулась. Внутрь ворвалось нечто ростом с пятилетнего ребенка, но с огромной зубастой пастью и красными горящими глазами.
