Вадбольский 5 - Юрий Никитин
Она перевела дух, я спокоен, как удав, значит, ничего опасного, измерила взглядом расстояние до моего дивана, коротковат, слишком близко ко мне, для молодой барышни неприлично, опасливо опустилась на диванчик напротив, чтоб между нами ещё и столик с короткими, как у бульдога, ножками.
— Пирожные? — спросил я.
Она нервно мотнула головой, какое тут пирожное, там стреляют, но я жду ответа, замялась чуть, но рядом с сумасшедшим Вадбольским должна быть отважная женщина, пролепетала:
— Ну разве что мороженое…
Я приложил палец к торцу столика, дверь тут же распахнулась, лакей осведомился учтиво:
— Кофий, ваше благородие?
— Мороженое, — ответил я и посмотрел на Сюзанну. — Какое?
Она лишь секунду замешкалась, ответила с робкой улыбкой:
— Барон, у вас они все восхитительны! На ваше усмотрение.
— Тиамантновое, — сказал я и пояснил, — наши селекционеры вывели новый сорт, вроде вишни, но размером с манго, а то и гуаву. В сочетании дают умопомрачительный эффект!
Она сказала слабо:
— Манго, гуава… Я и слов таких не слышала.
— Что слова? А мороженое сейчас принесут.
Дверь распахнулась, лакей торопливо внёс на серебряном подносе чашу из прозрачнейшего стекла на высокой ножке, там горка розового мороженого, посыпанная сверху мелко раздробленными орешками.
— Каждому своё, — сообщил я древнюю, но всегда актуальную мудрость, — Одни стреляют, другие лопают мороженое. Господь видит, кому что дать. Мне вот дал Сюзанну…
Она в возмущении даже серебряную ложечку задержала у рта, такого призывно красного с полными, как спелые черешни губами.
— Вадбольский!.. Никакую Сюзанну он вам не давал, а только финансового директора! А директора в постель не тащат!
Люблю эти пикировки на грани, даже забываешь, что по периметру идёт бой. Но это не Долгоруковы, а наёмники не в счёт, если им даже я один не по зубам в тёмном переулке, то что говорить о хорошо подготовленном к осадным боям имении?
Думаю, и Долгоруковы это понимают. Но держать противника в постоянном напряжении тоже хорошо и правильно, либо сделает ошибку, либо поймёт, что не с Долгоруковыми ему тягаться, предпочтёт почётную сдачу. А дальше они уже решат мою судьбу.
Следующий день Мата Хари исследовала воздушные потоки над областью. Для моей задумки не очень, конечно, я велел взять в помощь Гавроша и Лапочку. Хотел и Кряконявлика, но у того важный объект, с которого нельзя снимать охрану, к имению графини Кржижановской начали присматриваться какие-то тёмные личности.
Сама Мата Хари долго рыскала между тучами, собирала электрические заряды, но много не накопишь, наконец сумела вызвать в одном месте турбуленцию, хорошо рассчитала потоки верхних слоёв, помог Гаврош, в двух местах месте сумела соединить с нижним слоем кучевых облаков повышенной мощности, что легко переходят в грозовые, если подогнать условия.
Всё, что нужно, Мата Хари составила с лихвой, адский такой коктейль, виртуозно соединяла атмосферные слои, наконец, послала мне сигнал:
— Апокалипсис не обещаю…
— А хотелось?
— Ещё бы, — согласилась она. — Иначе вас, людей, не извести. Примерно через часок…
— А позже? — спросил я. — Слишком много во дворце народу. Прислуга вечером уходит в свой барак, где и ночует…
— Успеем, — заверила она, — хотя и тех можно. Почему прислуживают угнетателям трудового народа, а не идут на фабрики и заводы, оттачивать навыки борьбы с угнетателями? Жизни только тот достоин, кто с боем каждый день берёт! Или Гёте не прав?
— Будь милосердной, — упрекнул я. — Жертвы всё равно будут.
— Долгоруковых можно, — отрезала она. — Мне всех вас не жалко, но попробую оттянуть час нашего небесного гнева…
Громоотвод вообще-то сто лет тому придумал и создал Бенджамин Франклин, но Долгоруковы, верные старине и традициям, таким сатанинским изобретением не пользуются, да и молнии ещё ни разу им не вредили, хотя иногда попадали в крышу, но как-то без ущерба.
Жизнь в городе затихала, даже извозчики задремали на облучках, не выпуская из рук вожжей и кнутов, небо ночью всегда чёрное, а сейчас с розовым оттенком.
Зрение приспосабливается, уже не только я, но и другие, если поднимут глаза к небу, увидят, розовый оттенок на тучах от того, что с запада наползают уже настоящие горы, угольно-чёрные, в их бездонных недрах вспыхивает багровое пламя, будто небесный кузнец выковывает на горне что-то огромное и зловещее.
Гром пока издалека, что значит настоящая гроза не близко, только бы не рассеялось по дороге, больно много условий пришлось соблюсти, чтобы наконец-то всё совпало, теперь только бы довести до места, не растеряв мощь…
Налетел ветер, злой, холодный и порывистый, как всегда перед сильной грозой. Сердце застучало в злом предвкушении, но в мозгу снова мелькнуло тоскливое: человек я или тварь дрожащая? Человек не станет вот так убивать мстительно, а тварь дрожащая с лёгкостью, у неё нет нравственных тормозов, ей все должны, у неё все виноваты, она себе позволяет и прощает всё.
Человек, сказал я себе, это всё. Когда тварь дрожащая, когда гигант с пылающий факелом, который унес с Олимпа, мы любим всё — и жар холодных числ, и дар божественных видений, нам внятно всё — и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений…
— Господь, — сказал я кровожадно, — жги!.. Для нового мира нужно разрушить старый. А мы ох как любим рушить…
Гроза надвигается исполинская, небывалая, тучи поистине библейские, огонь в их недрах всё ярче и зловещее. Зимой таких гроз не бывает, это только летом после нестерпимой жары, чего в Петербурге, понятно, не случается.
— Давай, давай, — шептал я, — только сама не сгинь, мой дорогой буревестник промышленной революции… Пока что промышленной.
Она сквозь треск разрывов услышала, спросила живо:
— А потом?
— Кварково-мюонной, — сказал я и вскрикнул: — Вон там слева выброс!..
Она умолкла, даже с её умением держать в быстродействующей памяти тысячи параметров, непросто реагировать на все изменения и одни усиливать, другие затушевывать, но огромную гору с полыхающими внутри безднами библейского пламени атмосферными гольфстримами наконец-то подтащили к дворцу Долгоруковых.
Туча двигается так низко, что вот-вот заденет башенку на крыше. Я задержал дыхание, в этот момент чрево тучи страшно разверзлось, из огненной бездны вырвалась прямая, как луч лазера, светло-голубая молния, толщиной в ствол столетнего дуба.
Сразу же раздался страшный треск немыслимо огромного разряда, звуковая волна обрушилась на землю, пусть ничего и не сломала, зато луч молнии
