Степан Кулик - Сабля, трубка, конь казацкий
– Самого как звать-то?
– Пет-т-тро…
– На, Петро… Глотни… – «пират» протянул флягу. – Согрей душу. Эк тебя прихватило. Того и гляди, копыта отбросишь.
Наверно, следовало поблагодарить, но у меня зуб на зуб не попадал. Легче было язык откусить, чем внятную фразу выдавить. Ухватился за флягу обеими руками и приложился к горлышку. Только забулькало… Ни вкуса, ни запаха я не разобрал. Одно лишь чувствовал, как с каждым глотком по жилам разливается тепло.
– Добрый молодец, – снова рассмеялся кто-то. – Как дите к титьке присосался. И не жалко тебе, Ворон, ракии? При нынешних ценах на невольников такая фляга дороже раба стоит.
Понимая, что у меня сейчас отнимут сосуд здоровья и счастья, я сделал глоток побольше. Не рассчитал и закашлялся…
– О, через край пошло… – констатировал Ворон и… как я ни цеплялся за нее, забрал флягу. Но заговорил при этом не со мной, а со своим товарищем: – Вот объясни мне, Пешта. Как так получается, что у меня глаз один, а видит лучше, чем твои два?
– Да? – хмыкнул тот. – И что же такое важное он разглядел?
– Ты же помогал мне хлопца из реки вытаскивать. Неужели ничего не заметил?
Понимая, что вопрос задан не зря, Пешта помолчал немного, припоминая, но ответил неуверенно:
– Не-а, ничего особенного. Обычный русин. Да еще и тощий… Таких на рынке пучок за грош отдают. Все равно долго не протянет. И то, если попадется добрый хозяин и держать будет в доме или при скотине…
– Истинно сказано, – насмешливо ответил Ворон. – Не тот слеп, у кого глаз нет, а тот, кто видеть не умеет. Скажи, Пешта, как часто попадались тебе русинские парни такого возраста со столь чистой кожей, нежными, как у панночки, руками. А главное – ровными, белыми зубами? И чтоб все до одного…
Пешта явно не отличался скоростью мышления, поэтому его опередил другой голос:
– Думаешь, из шляхты?
– И не ниже княжеского сословия, – уверенно ответил Ворон. – Не знаю, за каким лешим этого паныча на Низ занесло, но что в Русских или Ляшских землях, если не у него самого, то у близкой родни сел больше, чем у цыгана вшей, готов биться о заклад с кем угодно. Эй! Петро! Ты меня еще слышишь? Хоть кивни, что я прав, если говорить не в силах.
«Кивнуть? Отчего нет, если хороший человек просит? Мне не жалко… Хоть дважды. Пусть ему тоже приятно будет. Как мне сейчас. Какой он славный, этот Ворон. Добрый, приятный… И, главное, так вовремя напомнил совет Полупуда. Что говорить, если попаду в плен. Бедный Василий… Как ни уходил от смерти, а все ж она настигла. В самом неожиданном месте. И я снова остался один-одинешенек во всем этом жестоком и чужом мне мире…»
Я тяжело вздохнул, повалился на бок и попытался свернуться калачиком.
– Да погоди ты спать! – такой поворот Ворону не понравился.
Пират бесцеремонно ухватил меня за плечи, встряхнул и попытался усадить обратно. Но как только убрал руки, я снова осунулся.
– Ну уж нет! – разозлился тот и опять встряхнул меня. – Сейчас поспишь. Ответь только еще на один вопрос.
Этот прием я знал. Из телевизора. Заключенному не дают спать, и он, чтобы прекратить пытку и хоть немножко вздремнуть, начинает говорить. Мне таить было нечего, в правду все равно никто не поверит, так что сделал усилие и открыл глаза.
– Вот и хорошо. Скажи, Петро, зачем ты на Сечь ехал?
«Интересный вопрос. А и в самом деле зачем? О! Василий говорил, что из меня кошевой атаман получится. Или хотя бы генеральный писарь».
Кажется, незаметно для самого себя, я произнес это вслух, потому что байдак буквально потонул в дружном хохоте.
– Заткнитесь, олухи… С чего тешитесь? Сведущий в грамоте человек везде нужен. А уж на Низу, где лишь один на сотню собственные пальцы посчитать способен, такому грамотею прямая дорога в старшину. Так что не ошибся я… И вот еще что скажу. Чтоб мне ни чарки ракии не выпить, если этого парубка мы не продадим туркам меньше чем за сто цехинов! Вот такой мой сказ. Так что налегайте на весла, хлопцы. Только что доля каждого из вас на пару золотых монет стала больше.
* * *Скрип такой, словно я внутри огромной, сто лет не смазанной телеги. Аж зубы сводит. Глаза открываться не желают, во рту словно кубики «Буль-буль» жевал. Но переполненный пузырь любого поднимет, лучше сигнального горна или трубного гласа.
А в общежитии студент ПетровТо захрапит, то забормочет.Ему приснилось, что он моряк, и он поплыл.Спокойной ночи, спокойной ночи…
Такой вот казус… Не хочешь вспомнить счастливое детство, зад от кровати оторвешь.
Справа у меня тумбочка. Надо положить на нее руку и, уже обретя точку опоры…
Не понял? А куда она подевалась? Просил же родителей мои вещи не трогать и мебель не переставлять. Стоп! Какие родители? Они что, ночью приехали из деревни и первым делом кинулись порядок наводить? Бред… Почему я ничего не слышал? Вроде вчера на спиртное особенно не налегал. Да и в баре не засиживался. Снял по-быстрому эту… как ее… Дашу? Катю? Нет, вроде Лена?..
Твою дивизию! Наличие голой девицы в кровати ненаглядного и «сама скромность» сыночка могла маму и до инфаркта довести.
Я торопливо пощупал кровать левее, но и под этой рукой почему-то оказались какие-то доски. Холодные и неприятно осклизлые на ощупь.
Да что же здесь происходит, в конце концов?!
Подчиняясь настойчивому требованию организма, веки все с тем же противным скрипом раздвинулись, и я увидел над собой мрачное, затянутое облаками небо. И полощущийся на ветру парус.
– О, кажись, паныч наш проснулся… – раздался рядом, но вне поля зрения, неприятный, каркающий голос. – А еще говорят, будто шляхтичу для крепкого сна надо не меньше трех перин стелить. Слышь, Ворон! Может, ошибся ты? И никакой он не княжич?
– Кружка ракии кого хочешь приспит… – проворчал в ответ уже знакомый мне голос. Очнувшееся сознание услужливо вспомнило лицо одноглазого «пирата». – Ты, Хрипун, забыл, как намедни на навозной куче за шинком спал?
Дружный хохот подтвердил, что такая оказия действительно с владельцем каркающего голоса была. Впрочем, тот и сам не отпирался и отвечал вполне добродушно.
– Я ж не о себе… Навозная куча еще не самое поганое место, где мне приходилось утро встречать. Эй! Барило! Помнишь бахчисарайский зиндан?
– Чтоб он сгорел… – присоединился к разговору еще кто-то. Голос долетал издалека.
– Земля и навозная жижа не горят… – каркнул в ответ Хрипун. – Это ж там я свой нынешний голос заимел. А до этого лучшим певуном в Звенигороде считался. По праздникам в церковном хоре пел. Эх… – вздохнул громко. – Теперь-то мне в храм путь заказан. Столько нагрешил, что даже если б и захотел покаяться, всего не упомню.
Краем уха прислушиваясь к разговору, я вспомнил все, что случилось со мною раньше. И попадание в иное время, и казака Василия Полупуда, и наши с ним приключения. А также тот миг, когда для запорожца они закончились… навсегда.
– А вот мы у паныча спросим… – решил призвать меня на помощь Ворон. – Небось, грамотей лучше в этом понимает. Эй, Петро! Слышишь, что спрашиваю?
Даже если б и слышал, с ответом пришлось бы подождать. Окончательно проснувшийся организм так решительно потребовал облегчения, что я аж застонал от режущей боли. Резво вскочил… Застонал еще раз – от пронзившей голову молнии… Но спасительный борт был рядом, осталось только шаровары припустить.
О!.. Райское блаженство…
Вместе с отравляющими веществами из организма уходила и слабость. Сразу стало не так мерзко на душе, да и в голове чуток просветлело.
Ржание десятков луженых глоток, сопровождающих процесс очищения, навели меня на мысль, что мужской коллектив прошлого, похоже, ничем не отличается от тех компаний, в которых мне приходилось тусоваться раньше. В далеком будущем… И… пока меня не начали бить… в том смысле, что обхождение вполне сносное – даже не связали, надо набирать очки.
Привел себя в порядок и повернулся лицом к лодке. Одномачтовое парусное судно. Полупуд сказал – купеческий байдак. Восемь скамеек. На каждой по паре гребцов. Жилистые, «вяленые» тела. Мышцы, сухожилия и никакого жира. Кожа дубленая. А лица… Мама дорогая! Любое ночью приснится – заикой станешь. Какое хочешь увечье придумай, присмотрись и найдешь.
Тем более надо втираться. Так что нечего тянуть, сразу заходим с козыря.
– Байку хотите послушать?
Байка – это святое. Любая дорога прежде всего однообразие и скука. Плюй на ладони да, знай, греби. Греби и плюй… Вон как глаза засверкали. Словно у псов, вареную кость учуявших. Но я на них не гляжу, смотрю только на одноглазого. Жду его разрешения. Тем самым подчеркивая его старшинство.
Похоже, оценил. Хмыкнул многозначительно и кивнул.
