Выпускник. Журналист (СИ) - Купцов Мэт

Да и черт с ней.

Я же не женщина, чтобы чему–то соответствовать. Это у них пунктики: 90–60–90, 50 кг, или сколько там у них норма.

— Макар, — Веселова останавливает меня голосом, который на этот раз звучит мягче, но как–то странно тихо. — Тебе стоит задуматься над своим поведением. Мы ведь можем помочь тебе с карьерой. У тебя есть способности. Ты бы мог добиться многого, если бы…

Так. Вот оно что.

Она меня вылечить хочет, а не зарыть?

Или очередная хитрость с ее стороны.

— Если бы «что»? — я поворачиваюсь к ней, перебивая на полуслове. — Если бы я подыгрывал тебе и твоей комсомольской тусовке? Нет уж, спасибо, Лидия. Я сам разберусь, что мне делать.

Она молчит, и в её глазах мелькает что–то таинственное. Может, это разочарование? Или, может, она наконец поняла, что я не такой простой, как ей кажется?

— Тебе ведь не все равно, что о тебе думают другие, — произносит она, наконец. — А они будут говорить, Макар. Они всегда говорят. Я не хочу, чтобы о тебе плохо говорили! — на ее глаза наворачиваются слезы. — Я спасу тебя от влияния тлетворного Запада и загнивающего капитализма.

Усмехаюсь. Но мне не смешно. Оказывается, меня спасают, а не топят как Му–му.

— Пусть говорят. Пускай хоть весь институт шепчется за моей спиной. Мне на это плевать. Я в партию вступать не собираюсь. А для простой жизни репутация у меня чистая. Поняла?

Она снова пытается что–то сказать, но я уже не слушаю. Ухожу.

На этом мои мытарства не заканчиваются. Прихожу в общагу, а там меня мать ждет.

— Сынок, мне вчера плохой сон приснился. Я беспокоюсь о тебе.

— Мама? Идем в кафе–мороженое. Там поговорим, — вижу, как косятся парни.

— Переживаю за тебя, — смотрит как я одет. — Шел бы ты в курсанты, испортит тебя столица, — причитает она. — Макар, ты такой взрослый стал, — мама говорит без остановки, а я ее не перебиваю. — Ты уже мужчина. Поранился, когда брился?

Пластырь я давно снял, ясное дело, но алые шрамы остались.

Киваю.

Садимся в автобус, едем в центр, чтобы посидеть как советские люди в кафе.

— Это, наверное, дорого. Давай сэкономим, по городу погуляем.

— Холодно на улице, мам. А посидеть в кафе–мороженое я могу себе позволить, — гордо задираю подбородок.

— Сынок, откуда у тебя деньги?

— Мама, я работаю внештатным корреспондентом в Правде. Тебе дядя Витя передал духи?

— Конечно, пахнут розой, спасибо, дорогой. Подумал о матери и о бабуле. Она была очень рада подарку.

— Подошло ей платье домашнее? Я на глаз брал. Женщина одна похожей комплекции согласилась, примерила.

— Подошло, как влитое село. Мама просила поцеловать тебя.

— Ну ты знаешь, что это невозможно. Мы же на людях, — отбрыкиваюсь я от попытки мамы дотянуться до меня и поцеловать в щеку.

— Я и не пытаюсь, знаю, что ты у меня уже взрослый. Дядя Степа.

Улыбаемся, выходим в центре, топаем к кафе. Кто откажется от мороженого в чашке из нержавейки, молочного коктейля? Точно не моя мама.

— Я сам возьму, ты место занимай, — говорю ей строго. Она смотрит на меня с удивлением и гордостью. Идет занимать место, а я беру нам по вазочке из нержавейки, в каждой по три шарика.

— Топпинг, пожалуйста.

— Что? — девушка с канапушками и рыжей шевелюрой смотрит вопросительно.

— Посыпьте шоколадной крошкой, тертыми орехами и варенье смородиновое добавьте. И два коктейля молочных. Подумав немного, беру еще школьные пирожные.

Сколько себя помню, мы с мамой посещали кафе–мороженое, когда ходили в цирк. Это было очень волнительно, и вкусно.

Протягиваю два рубля, девушка дает мне сдачу.

С подносом топаю к столику, который уже заняла мама.

— Сынок, не тратился бы ты на меня.

— Мам, не надо всего этого. Я уже взрослый. Сам зарабатываю. На следующий год, когда в штат возьмут, смогу тебе часы купить наручные. И бабуле теплую шубку.

— У нее есть цигейка.

— А я каракуля нового ей возьму.

Мама дарит мне самую теплую улыбку на свете.

— Это тебе, — она достает из холщовой сумки коробку. «Бердск –2», электробритва.

— Много отдала за нее? Зачем? Я бы сам справился.

— Бери–бери. Это же не «Эра–10», вот та дорогая тридцать девять рублей, а эта всего двадцать один.

— Здорово! Спасибо мам, что–то я зарастать начал в последнее время.

— Виктор тебя еле узнал, когда приезжал.

Мама смотрит на меня так выразительно, что я понимаю, вот он тот самый главный вопрос, из–за которого она приехала.

— Что он хочет? — поглощаю мороженое, глядя на переносицу мамы.

— Беспокоится о тебе. Хочет, чтобы ты доучился этот год и в курсанты шел. Говорит, нечего тут делать, штаны просиживать.

— Тут — это в столице?

— В журналистике.

— Какие у него претензии к ней? Никак в толк взять не могу.

— С твоим характером? Опасно это. Ты же прекрасно знаешь, что здесь есть только два выбора. Либо ты пишешь статьи про достижения партии, либо ходишь по лезвию ножа, раскрываешь различные дела нехорошие. Уверены мы, что ты выбрал второе, и нам это не нравится. Пойдешь в милицию или в военные, будешь там на своем месте, и под присмотром Виктора. И характер твой будет при деле.

— Мама, — вскидываюсь я, проявляя тот самый характер с гремучей смесью непокорности, желания быть в центре событий, и воздействовать на них. — Мой выбор обжалованию не подлежит, и обсуждению также. Твоя воля, ты бы меня в биологи или географы отправила, в преподаватели. Чтобы тебе спокойно жилось. А я мужик. Мне нельзя прятаться, понимаешь?

— Сынок, я все понимаю, — прячет слезы, достает из кармана платок, смахивает ручейки соленые с глаз. — Но я прошу тебя не рисковать. Если хочешь быть журналистом, будь им. Только прошу, пиши про сельское хозяйство и достижения партии.

— Хорошо, — отвечаю, сцепив зубы.

— Ты в партию будешь поступать? Готовишься уже?

— Мама, я подумаю об этом завтра. Ладно?

Кивает.

Спустя час, провожаю ее на электричку, сам еду к Нике. Вдруг, от майора свежая информация поступила.

Время позднее, Ника уже должна быть дома. К сожалению, ее там нет, как и света в окнах, и дверь не открывает.

Еду по адресу, который еще не забыл. В дом, где совсем недавно провел ночь.

После информации о нападении на студентку МГИМО мне неспокойно, и я хочу точно знать, что с Валентиной всё в порядке. Не знаю почему, но хочу, и всё тут.

Подхожу к дому, высчитываю окна — в окошках сослуживицы света нет.

Время уже позднее. Странно.

Слышу за своей спиной легкие шаги, бросаюсь за угол дома, и оттуда наблюдаю за тем, как Валентина в белой шубке и вязанной шапочке бежит к подъезду. Сама трусишка оглядывается, по сторонам смотрит, как бы кто не шел за ней, а сама возвращается в ночь.

Что за странный народ — женщины.

Борюсь с желанием выйти из укрытия, обнаружить себя. Но это только первые секунды, очень быстро вспоминаю, зачем пришел. Интерес я свой удовлетворил, свободен.

Подъездная дверь захлопывается громко, в такт моим мыслям, и я топаю к остановке.

Возвращаюсь в общежитие чуть раньше обычного — в десять, но не успеваю прошмыгнуть в дверь, как меня окликают.

— Сомов!

Оборачиваюсь резко, поскальзываюсь на слякотной луже, но балансируя, удерживаюсь на ногах. Только чертыхаюсь.

— Башку не расшиби, ты нам еще пригодишься, — слышу у себя за спиной.

Всматриваюсь в темный силуэт…

Глава 23

— Вы кто? — спрашиваю, но с места не схожу. Понимаю, что слишком скользко, а подошва у меня явно без шипов.

— Я — твоя смерть, — цедит силуэт. И в этот момент тяжелая дверь открывается и оттуда выходит Маша Сергеева собственной персоной.

— Машка? Ты куда на ночь глядя?

— Тебя встречать.

— Чай не женаты, зачем тебе меня встречать.

На Маше осенняя куртка, на голове платок. На ногах туфли.

— Замерзнешь, дурында, — говорю без эмоций.

Но на лице девчонки появляется улыбка. Ей явно импонирует, что я беспокоюсь на ее счет.