По прозвищу Чумной - Миранда Грин
– Возвращайся, мой хороший. У нас и без того слишком много времени упущено…
– Ты ведь понимаешь, что он тебя не слышит? – а вот это полное смирение с судьбой… он точно знает, кому принадлежит голос.
Воронов. А второй голос? Неужели мать? С какого вообще возраста человек может хоть что-то помнить? Вряд ли же с младенчества, правда? Но на этот зов ему действительно хочется откликнуться, только вот тело ощущается балластом, мёртвым грузом. Кажется, он даже вдохнуть глубже не может, чтобы это заметили. Просто не способен подать сигнал, что он здесь, заперт в собственном теле, всё ещё привязан к тому миру, пока не выполнит данное обещание.
– Понимаю, но…
– Марин, он ведь и сам говорил, что пока не разгребётся там – сюда его не отпустят. Пусть он и был всегда удачливым засранцем, уходящим даже от смерти, я сильно сомневаюсь, что даже он способен из таких размеров задницы вылезти без проблем.
“Как ты рядом с ней слова-то подбираешь”, подумалось некроманту, “меня бы уже матом крыл”. Очень хотелось начать подначивать друга чем-то в духе “влюблённый волк – уже не хищник”, но для этого нужно было хотя бы открыть рот. У Алексея такой возможности сейчас не было, на счастье товарища. Да и в целом восприятие мира начинало размываться, вот и ощущение пограничья вернулось. А через мгновение голоса стихли, и он всё же смог открыть глаза.
На планете-базе.
Чумной с трудом привстал на локтях. Магии в нём было много, прямо-таки на зависть, но от неё, как от сытного обеда, клонило в сон. Призрак так и сидел с ним рядом, скрестив ноги. Сам Ликс лежал головой на призраке, ставшем за эти несколько часов удивительно материальным. Басманов-старший трепал потомка по волосам словно пригревшегося кота, но едва тот вернулся в сознание, рука замерла.
– Давно я так?
– Я переложил тебя спустя четверть часа. А прошло… часов шесть, наверное. Не вскакивай, – он всё-таки вернулся к своему занятию. – Мы вроде как никуда не спешим.
– Как всё прошло?
– Ты молодец, ребёнок, я тобой горжусь.
Чумной закаменел, до хруста стискивая кулаки. Афанасий на похвалу был скуп, от него можно было иногда получить довольный кивок, но не пару слов, даже простого “молодец” некромант не помнил. Слова поддержки от друзей и приятелей – совершенно не то. Они тешат самолюбие, да, но до души не доходят. Как и женские восторги.
– Повтори, – голос неожиданно сел, звуки приходилось тащить сквозь сжатое спазмами горло, – пожлст…
– Ты большой молодец и я тобой горжусь. Не каждый сможет принять весь кровавый камень, не отторгнув его. Я очень рад, что ты мой потомок. И мне очень жаль, что ни один из моих сыновей не был похож на тебя.
Маг не выдержал. До этого дня даже не подозревая, что ему настолько нужно услышать эти слова, он пытался не дышать, не моргать, вообще не подавать признаков жизни, не зная, что именно станет последней каплей. Кажется, он в сознательном возрасте ревел только один раз, когда ему впервые заклинанием сращивали открытый перелом, лет в семь, наверное. И уж точно никогда – от простых слов. Горло сдавливало так, будто на нём сжимал пальцы Глейд, а глаза позорно намокли. Ликс попытался рывком сесть, так, чтобы призрак не заметил, но всё-таки вырвавшийся вздох выдал его с головой.
– Мальчишка… рано выкинутый во взрослый мир ребёнок.
Мог ли он подумать, что укладывающий целые отряды голыми руками колдун может так мягко, так успокаивающе гладить кого-то по голове? Некрос привык считать, что слёзы – не просто слабость, а нечто недопустимое, практически позорное. В инквизитории многие так считали и не стеснялись говорить об этом вслух. А теперь колдун, которым на ночь пугали, его утешает…
– Не сдерживайся. Если хочется покричать – кричи. Ничего нельзя держать в себе. Ни радость, ни злость, ни жажду чужой крови. Ни, тем более, обиду и боль. Иначе всё это превратится в кислоту, медленно тебя разъедающую.
И Ликс закричал.
Закричал так, что даже оставленное в прошлом мире тело дёрнулось, пугая сидящих рядом с ним людей. От наполненного магией и накопленной обидой вопля шевельнулись тени брошенного Зиланда, всё ещё ждущего своих хозяев. Даже на Зиланделиксе задумчиво сидящий у окна правитель нервно потёр висок, ощущая эхо от всколыхнувшейся где-то далеко магии.
Закричал, цепляясь за призрака, грозя то ли развеять его, то ли воплотить в этот мир. В какой-то момент связки дали сбой, кажется, он сорвал-таки голос. И теперь просто трясся в крепкой хватке колдуна, утирающего с его лица пошедшую от напряжения кровь.
*
– Видок у тебя, – протянул Кодэх, подбирая сравнение, но только махнул рукой, вновь переключаясь на проверку брони.
– В гроб краше кладут, знаю, – Ликс безбожно сипел, связки только начали восстанавливаться, а кровавые подтёки под глазами, вместе со следами от ушей переходящие в засохшую багровую корку под носом и такие же ржавые разводы на щеках и подбородке, красоты не добавляли. – Я пойду…
– А ну стоять! – Горгулья всё-таки присмотрелся к колдуну внимательнее. – Ты с чем там таким экспериментировал? От тебя, извини за прямоту, прямо воняет магией сейчас.
– Что привезли, над тем опыты и ставил, – некросу хотелось просто залезть в очиститель и после срочно рухнуть лицом в постель. – Я могу идти?
Держался прямо он не столько на чувстве гордости, сколько за счёт крепкой хватки призрака, сейчас прячущегося в его ауре от находящегося слишком близко инквизитора. С другой стороны, теперь Кодэх не ощущался таким обжигающе ярким, вполне возможно, что по голому резерву некрос теперь его превосходил. Но вот тонкости, контроля ему, конечно, ещё не доставало. Но это дело поправимое. Нарабатываемое. Ликс дождался кивка, спиной ощущая, как пристально ему смотрят вслед. Забьёт тревогу? Или нет? Всё-таки он ему жизнью обязан, если бы некромант тогда не отрегировал вовремя, Кодэх уже бы благополучно сгнил. Можно понадеяться на чужое благородство хоть раз в жизни.
– Я
