По прозвищу Чумной - Миранда Грин

По прозвищу Чумной

Пролог

Инквизитор не собирался убегать: не видел смысла тратить силы на заведомо провальную борьбу, предпочитая встретить смерть стоя и забрать с собой как можно больше магов. Желание с одной стороны похвальное, в духе кодекса, но в тоже время – порицаемое, ведь никаких высоких мыслей об общем благе в его голове в тот момент не было. Только глухая ярость, грозящая пожрать его душу раньше, чем та расстанется с телом – чувство, бывшее для инквизиторов под запретом.

“Ярость должна быть чистой и холодной, лишённой и намёка на месть, личный интерес или, упасите боги, удовольствие”. Он слышал это едва ли не каждый день, с того момента, как начал хоть немного понимать человеческую речь. Все эти дни приходилось делать вид, что он следует правилам, что он хороший, правильный инквизитор. Теперь, перед лицом смерти, можно было перестать притворяться. Пусть ему не так много лет по человеческим меркам, тела инквизитором изнашиваются быстрее, люди слабы и плохо переносят нисходящую на них божественную энергию. Болеют, разрушаются, умирают. В отличие от тех, кто сейчас идёт по его следу.

Маги, да отвернуться боги от своих потерявших стыд потомков, несли в себе каплю божественной крови. Всего каплю, иногда практически растворённую в человеческом наследии, но и её хватало, чтобы породить подобное чудовище. Маги жили невероятно долго и мнили себя новыми богами, из-за чего и впали в немилость у своих же прародителей. В храме всех божеств оказалось слишком тесно.

Инквизитор довольно оскалился, расслышав в коридоре наполовину разрушенного замка шаги и голоса, привалился к стене, позволяя себе пару раз вздохнуть, пока есть такая возможность. Сила, способная подавить магию, сделать из её пользователя простого смертного, стремительно закипала внутри, набирала мощь, от которой трещали кости. Ещё немного – и осколки рёбер вопьются в лёгкие, лишая надежды на выживание. Немеющие пальцы отработанным движением принимаются перебирать костяные бусины на запястье: слова ему уже не нужны, но успокоить радующийся последней битве разум просто необходимо. Он же не хочет уйти просто так, не оставшись самым страшным воспоминанием своих преследователей?

Он не был лучшим из инквизиторов. Жестоким? Был такой грешок. Принципиальным? Может быть. Азартным в своей охоте? Совершенно точно. Возможно, слишком азартным, что мешало ему быть просто правильным вопреки всем стараниям. Зато сейчас, когда можно было с чистой совестью отпустить себя, ему наконец-то удаётся поймать это состояние чистой ярости, о котором все твердили. Молодой мужчина с лицом старика улыбается совершенно счастливо. Наконец-то ему в этом благородном деле перестала мешать капля магической крови, доставшаяся от отца. Печально, борец с магической чумой и сам был в каком-то смысле магом. “Чумной” инквизитор, какая мерзость!

– Вот ты где! – из-за угла вылетает коротко стриженная девица.

Ведьма хороша, как и все представительницы этого проклятого племени. Настолько, что старинный, времён основания инквизиции, анекдот про “Хорошо, но потом – сжечь” анекдотом является от силы на треть. И не сказать, что сами колдуньи были против: кто-то надеялся обмануть наивный инквизиторский молодняк, обаять и влюбить в себя доверчивого юнца, а кто-то понимал весь кошмар ситуации и просто торговался за условия получше и смерть побыстрее. Нет, в семье, конечно, не без урода, были и случаи искренних влюблённостей, но они могли бы стоять в одном ряду с набожными колдунами. Исключение, подтверждающее общее правило. Всем известно, что наделённые магией любят только себя.

– Иди сюда, красивая, я хоть и устал, но на тебя меня хватит! – удерживать дробящую кости силу внутри становится всё тяжелее, но он должен подманить эту нелюдь поближе, чтобы всё получилось как надо.

Глаза ведьмы недобро вспыхивают, темнея практически до черноты, словно отражая её душу. Вернее, отсутствие души, всем известно, что у таких как она душ нет. Маги – воплощённый порок древних божеств, от которого они пытались избавиться, который принял человеческую форму, обманув небожителей. Магичка шагает к инквизитору, плавно, словно кошка, охотящаяся на слишком крупную и осторожную птицу. Мужчина бросает ещё пару похабных комментариев, уже не слишком понимая, что несёт, ему нужно лишь вывести её из себя, заставить пройти ещё пару шагов. Она должна желать снести ему голову лично.

В груди начинает булькать, но дрессированная воля не позволяет свалиться на пол, позорно сползти по стене. На его счастье, ведьмочка достаточно молода, чтобы вестись на такие провокации. Когда та оказывается совсем рядом, инквизитор сжимает на тоненьком запястье пальцы, хватку которых сможет расцепить только его смерть, до которой остались считанные минуты. Вторая рука ложиться на белое горло девицы, с удовольствием его сжимая. Он мог бы раздавить, заставить все хрящи осыпаться костяной крошкой, если бы сжал чуть сильнее, но ему нужно лишь, чтобы она хватала ртом воздух.

Собственная сила обжигает горло, будто он попытался выпить огонь, инквизитор облизывает пересохшие губы окровавленным языком, прежде чем впиться ими в распахнутый в поисках воздуха рот ведьмы. Он не успеет, не дождётся остальных, но стриженная брюнетка станет живой ловушкой для себеподобных. Она пытается отбиться от него свободной рукой, но теперь инквизиторская энергия сжигает их обоих, только вот ему скоро станет не больно, а она умрёт последней, сперва отравив весь свой ковен, с которым связана на уровне магии. От девицы тянет полынью и чем-то тяжёлым, присущим всем колдунам, инквизитор начинает различать запахи, когда последние капли сил его всё-таки покидают. У ведьмы получается оттолкнуть почти безжизненное тело, искривлённые в последней усмешке багровые губы отпечатываются в воспоминаниях тревожным предупреждением, страшным знаком, истолковать который она пока не может. Но старшие точно помогут ей с этим. Она посылает в грудь мужчины шаровую молнию, чтоб уж наверняка отправить его на тот свет, и спешит вернуться к своим.

Попадание заклинания инквизитор уже не ощущает, перед его глазами уже расстилается Серая Долина, в которой души ждут решения своей судьбы. В бесконечном ничто, лишённом и радости, и страданий, и боли. Ему жаль лишь одного, что он не успеет уловить, как вспыхнут на краю восприятия в последний раз и навек погаснут огни чужой магии.

В первые мгновения он ощущает лишь прохладный, похожий на пепел песок, вытягивающий из него даже фантом той боли, что сопровождала последние минуты жизни. Насладиться этим ощущением не даёт чужое недовольное бормотание буквально под боком. Приходится разлепить глаза, без особого на то желания, и повернуть восхитительно