У последней черты (СИ) - Дмитрий Ромов
— Смотри-ка, не обманули, — вдруг раздаётся громкий мужской голос. — Подъезжай, говорят, он только приехал. Работает разведка.
В кабинет заходит высокий и сильный дядя с квадратной челюстью и расписанными руками. Все синие, новый перстень даже и нанизать не на что…
— Ну, Ферик Ферганский, здрав будь.
— И тебе, Пермяк, не хворать, — хмуро отвечает тот.
— Что, думал, никогда больше меня не увидишь? А оно вона как, перевернулось всё с ног на голову, да?
— Чего хотел? — спрашивает Ферик и не отрываясь смотрит на Пермяка.
— Чего я хотел? — переспрашивает Пермяк. — Так-то за старое поквитаться, но формально выяснить, почему слабых обижаешь. Зурабку вон грабанул. Это ж как надо опуститься, чтобы умалишённых грабить?
Он начинает хохотать.
— Ладно-ладно, расслабься, я шуткую, Зурабка мне вообще до одного места, — подмигивает Пермяк. — Мне ты нужен, Фархадик. Нужен и точка. Ты знал? Знал ведь, что я за тобой приду, не знал только когда, правда? Приду и собственными руками всю твою семью… как сказать, прекращу. Да?
Он смеётся, а в кабинет заходят три здоровых бандоса с суровыми и очень серьёзными лицами. Я смотрю на Айгюль. Нет, этого она не ожидала. Встреча для неё явно неожиданная. Да и для Ферика тоже. Такую реакцию не сыграешь. Она переводит взгляд с дяди на пришельца и обратно.
— Да ты не бойся, доча, — улыбается Пермяк. — Мы тебя небольно зарежем. Чик и готово.
Сказав это, он подступает к ней, одной рукой хватает за волосы и оттягивает голову назад. Вторую резко заносит над горлом Айгюль, и я вижу что он сжимает раскрытую опасную бритву.
19. Роль личности в истории
Да, обстановочка не очень. Но этот Пермяк выглядит немного театрально, со сверкающей бритвой, будто молнией зажатой в руке и драматическим многословием. Тем не менее, времени на наслаждение сценическим искусством нет. Моя рука уже лежит в кармане, на рукоятке не самого удобного, но зато тихого пистолета.
— Не советую, — говорю я, качая головой. — Лягут все.
Ну а что, театр, так театр. Ну и, опять же, есть ситуации, когда некогда думать, нужно просто действовать и вести себя уверенно. Вот и всё. Или почти всё. Просто, когда у тебя вторая жизнь, и ты подспудно надеешься на третью, спрашивая себя, а вдруг это и есть бессмертие, то меньше прислушиваешься к страхам.
Это как выпивший человек, избавившись от тормозов, вдруг начинает петь, как Меркури, тогда как на сухую краснеет, отнекивается и страшно фальшивит.
— Ух ты, — удивляется Пермяк. — А это кто? Ты кто, сынку?
Он продолжает держать Айгюль за волосы, а вот руку с опаской опускает и, чуть повернувшись к своим громилам легко кивает в мою сторону. Один из них тут же дёргается, но я успеваю достать и продемонстрировать свою пушку, направив на смельчака. Тот явно не собирается геройствовать и останавливается.
Пушку я ношу с собой, ибо жизнь какая-то неспокойная пошла. И хоть мы не на диком Западе, ствол под рукой оказывается нелишним.
— Смотри какой, ты и есть этот малолетка что ли? Бро?
Ясно дело, я это, а вот где охранники Ферика? Вопрос.
— Думаю, — указываю я стволом на выход, — беседу лучше свернуть. Такое чувство, что не всем она по душе.
— Думает, — ржёт Пермяк. — Оно думает. И чё ты сделаешь своей пукалкой? Голову мне прострелишь?
— Чисто технически такая возможность у меня имеется, — серьёзно говорю я и смотрю ему в глаза. — И желание.
Глаза у него медвежьи, холодные и ничего не выражают. Черты лица крупные, мясистые, нос рыхлый, а губы довольно толстые, иссечённые старыми шрамами.
— Так тебя на части порвут, — объясняет он мне с видом, каким разговаривают с неразумными детками, с усмешечкой и умильным выражением лица.
— Ну, а тебе-то какая разница? — хмыкаю я. — Ты же этого не увидишь.
Пользуясь тем, что я вроде как отвлекаюсь на разговор с боссом, его торпеда, остановленная мною на полпути, возобновляет движение, и мне ничего не остаётся, как сделать быстрый предупредительный выстрел в тюбетейку, украшающую стену.
Ствол новый, не засвеченный, так что, стреляй, не хочу, как говорится. Вот я и стреляю, пытаясь импровизировать с видом заправского ковбоя-бретёра, не глядя попадающего в муху. Тюбетейка, висящая на стене, конечно, не муха, но попасть в неё не целясь, тоже задача невыполнимая для нормальных, а не киношных героев.
Попасть в тюбетейку и не попасть ни в кого из присутствующих.
В общем, мордоворот дёргается в мою сторону, и я замечаю, финку в его руке. Резко перевожу пистолет в его направлении и нажимаю на спуск. Глушитель не прищёлкнут, но благодаря конструкции, сам ствол эффективно гасит звук, поэтому раздаётся только довольно громкий щелчок и шум разлетающейся штукатурки там, где только что висела тюбетейка. Я её сбиваю осколками, попав не в неё саму, а в стену рядом.
Стоп машина! Громила мигом стравливает пары и, хлопая клапанами, останавливается, а двое других чуть вжимают головы в плечи.
─ Да, Ферик, ─ цокает языком Пермяк, отворачиваясь от меня, словно ничего и не произошло. ─ Ну, попал ты. Куда ни кинь ─ всюду клин. Братву Зуры Белого пострелял, бабки забрал у своих же пацанов и с легашами слепёшился. Хотя ты всегда был сукой ещё той, с чекой даже снюхался и Цвета своего ссученного в столицу притащил. Туман его хотел своими руками придушить, да не успел. По нему тоже решать будем. Есть у меня вопросы к нему. Кто Ашотика, к примеру, уделал, да и Абрама тоже.
Он отпускает Айгюль и делает знак своей торпеде, чтобы тот отошёл обратно к стеночке.
─ Какой ты вор, Ферик Ферганский? ─ продолжает Пермяк, поигрывая опаской, открывая её резким движением и тут же защёлкивая. ─ Живёшь во дворце, закон забыл, наркотой барыжишь. Ну и самое-то главное — это ж ты меня мусорам сдал почитай за тридцать целковых, братву мою всю перебил. Ты же не думал, что я забуду? Сколько лет прошло, а я всё помню. А ты, смотрю, теперь вот малолетку во всём слушаешь, фраерка, в натуре, с пистолетиком. Ты дуру-то, мальчонка, убери свою. Испугал ежа…
Какая быстрая перемена риторики. Правда, артист. Пистолет я опускаю, но убирать не тороплюсь.
─ Короче, ─ резюмирует он, ─ скоро сход будет. Малявы разлетелись уже. Но ты лучше не приходи, решать по тебе будем. Так что прямо там решим и порешим, ты понял? Я сам вот этой штуковиной тебя разрисую. Клюв тебе отчекрыжу, лопухи, бебики вырежу.
Он ухмыляется, щёлкая бритвой:
— А псы у тебя дохлые, службу не тянут.
Я смотрю на Ферика. Всё это время он просидел с опущенными вниз глазами, спокойно, не двигаясь, и не произнося ни слова. Даже когда над Айгюль было занесено брадобрейское орудие он
