Вечный сон - Анастасия Вайолет
Граница между миром мертвых и миром живых здесь проходит особенно явно. По спине ползут мурашки, волосы липнут ко лбу от пота, а привычный запах мяса и кожи вытесняют мороз и сырость. Так не должно пахнуть в теплом доме, но с каждым мгновением воздух в комнате все больше напоминает Анэ пещерный.
Апитсуак ходит кругами по комнате, шепча что-то себе под нос. Тело обмякает, слабеет в густом душном воздухе, и Анэ может лишь сидеть, поджав под себя ноги, и держаться. Ради себя, ради правды, что ей предстоит узнать.
Лампы с китовым жиром, расставленные по бокам, давно затухли. На Анэ висит огромное цветное одеяние, состоящее из шкур и прорезей. Все готово – только Апитсуак продолжает двигаться и разговаривать, и его тревожность можно ощутить даже сквозь разделяющее их расстояние.
– Ты чего? – говорит Анэ лишь для того, чтобы на что-то отвлечься.
– Ты правда думаешь, что сможешь убить Седну? Богиню? – спрашивает Апитсуак слишком громко, так, что Анэ вздрагивает и закрывает тело руками.
– Я… я должна узнать, что происходит.
– Кому должна? Отцу? Которого мы, прости, сожгли?
Анэ тихо стонет от резкой боли в голове. Ей кажется, что Седна добралась до нее в виде бесплотного духа и сжимает голову своими обрубками рук, и будет сжимать, пока голова ее не лопнет, а сама Анэ – не умрет.
– Анэ, – обреченно вздыхает Апитсуак.
– Анорерсуак. Мое имя – Анорерсуак.
Она старается смотреть на него свирепым взглядом, но не уверена, что получается.
Зубы дрожат. Анэ легонько бьет себя по рукам, пока Апитсуак не видит.
– Что это вообще за имя такое? – вдруг спрашивает он, остановившись посреди комнаты.
Анэ едва сдерживает судорожный смех.
– Так звали мою мать, – тихо отвечает она, уставившись на ковровый мех. – Отец передал мне ее имя.
– Ты никогда не говорила о матери.
– А должна была? – Анэ поднимает на него взгляд и пытается представить вместо знакомого парня черную фигуру – сделать его незаметным, самым обычным в своих глазах, чтобы не было так тяжело уходить из мира живых.
– Почему именно Анорерсуак? – немного помолчав, спрашивает Апитсуак.
– Потому что это имя означает силу. Вечную морскую силу.
Анэ закрывает глаза, пытаясь представить мать, но все, что она видит, – это бесконечный черный шторм, дикие волны, поблескивающие в лунном свете. Свежий запах. Красную кровь кита. Белую морскую пену.
– Я готова. Давай начнем.
Апитсуак вздыхает и, не говоря ни слова, отходит в сторону. Он дышит так тяжело и шумно, что дыхание почти перекрывает его собственный голос – но Анэ все равно слышит тихое «только, пожалуйста, не умри».
Мгновение, и его рука касается ее руки – так аккуратно и нежно, что Анэ почти ее не чувствует. Апитсуак вкладывает ей в ладонь большой гребень из китовой кости, мертвый и холодный. Анэ сжимает кулак – и теперь чувствует, что все это взаправду. Это происходит прямо сейчас.
Она спустится к Седне и, чтобы ее задобрить, предложит расчесать ей волосы. Сама богиня это сделать не может – ладоней ведь нет…
Анэ закрывает глаза, готовясь к ритуалу, но в темноте ее разума возникает лишь пещера. Сверкающие темные стены, душный запах застарелой влаги – и медленный стук капель воды о черную гладь.
– Я готова, – громко повторяет Анэ.
Апитсуак начинает петь уже знакомую и повторенную столько раз песню. То, что ей удалось запомнить из ритуала отца и что подсунул ей разум, – та тяжелая, древняя сила, что бурлила в каждом участке ее тела. Анэ невольно подхватывает пение Апитсуака, не успев даже об этом подумать, – тягучая громкая песня тянется сама, ухватывая их за собой. И в песне этой раздаются не только голоса двух начинающих ангакоков, но и многовековые голоса всех, кто им предшествовал, кто тоже выполнял свои ритуалы на этой земле. Анэ чувствует их призрачные касания подушечками пальцев. Чувствует такую силу, какая не проходила через ее тело еще никогда, – и тело охотно отзывается на это пульсацией, словно что-то бьется под кожей. Вечная сила, что клубилась в ней с момента ее смерти и все рвалась наружу, – теперь Анэ могла дать ей свободу.
Вскоре к их голосам присоединяются и другие – едва слышный шепот, холодком проходящий по спине. Шепот умерших людей. Тех, что отдали свои жизни духам, и тех, что умирали в этом поселке и в этой комнате все сотни, тысячи лет. Они шепчут, а потом начинают кричать. Их истошный, высокий крик застревает в ушах и оседает на меховом ковре, становясь частью комнаты, частью воздуха, в котором постепенно растворяется и сама Анэ. Тело обмякает и падает на пол – она это видит, но не чувствует. Душа ее уже отделилась. И в последний свой миг она закрывает глаза и ощущает невероятную свободу, словно никакой отец, никакой ритуал, никакие беды Инунека ее не касаются. Только легкость, в которой ей тут же хочется остаться навсегда.
Еще с закрытыми глазами Анэ чувствует, что все вокруг изменилось. В руке она по-прежнему сжимает китовый гребешок – цепляется за него ослабевшими пальцами, до боли в костяшках.
Резко похолодало. Этот холод она ощущает едва-едва – тело больше ей не принадлежит и мало что чувствует, – но она различает знакомый запах льда и мороза, усилившийся во много раз. Немного помедлив, Анэ открывает глаза и понимает, что оказалась в огромной пещере.
Сверху – бесконечная темнота, в которой ничего не разглядеть. По бокам – ледяные стены, с которых капает вода и свисают длинные сверкающие сосульки. Стены излучают едва видимое свечение, похожее на отголоски лунного света, – словно лед здесь занял место солнца.
Где-то впереди слышно движение. Медленный скрип. Вода продолжает падать на землю, и Анэ пробует сделать шаг вперед – мертвая земля поддается, и каждый ее шаг здесь гремит и отражается эхом от ледяных стен.
Только теперь Анэ понимает, что у нее нет ничего, кроме слабых знаний и решительности. Это место кажется бесконечным – ледяная пустыня, пещера, мир льда и одиночества.
Анэ осторожно идет вперед, вздрагивая от каждого звука. Ее преследует оглушительное, тревожное эхо. И чем дальше она продвигается, тем лучше слышит скрип и улавливает бульканье. Анэ выхватывает взглядом огромные черные котлы, из которых плотной пеленой поднимается горячий пар, – вода
