Запах денег (СИ) - Ромов Дмитрий

Под вялые аплодисменты я выхожу на подиум и встаю за трибуну.

— Товарищи, разрешите поприветствовать вас от имени нашего «Пламени», и передать, как вы догадываетесь, пламенный привет.

Черненко просыпается и по рядам проносится шепоток, тут же превращаясь в новую волну аплодисментов.

— Я хочу попросить выйти сюда моих боевых товарищей, без которых наше объединение никогда бы не смогло стать живым и активным.

Новицкая и Скачков поднимаются и встают рядом со мной.

— Прежде всего я хочу поблагодарить вас всех за то что согласились нас выслушать. Особую благодарность я адресую первому секретарю нашего горкома КПСС товарищу Захарьину и первому секретарю обкома КПСС и ВЛКСМ. Также я хочу высказать слова искренней и сердечной благодарности и глубокой признательности генеральному секретарю ЦК КПСС товарищу Брежневу. Дорогой Леонид Ильич, спасибо за всеобъемлющую поддержку и помощь, а также за глубокое понимание проблем современной молодёжи и Вооружённых Сил.

Тут уж сонных не остаётся. Все вынуждены рукоплескать пока ладони не начнут гореть огнём.

Ну, и дальше я уже жгу глаголом по полной.

— Полученный нами бесценный опыт, — финалю я свою получасовую речь, — мы предлагаем масштабировать на всю нашу необъятную страну. Мы видим в этом движении единство боевого опыта и юношеского стремления к идеалам. Всесоюзное молодёжное военно-патриотическое движение «Пламя» станет одним из китов на которых покоится крепкий, основательный и незыблемый фундамент для воспитания новых поколений патриотов и защитников Родины. На этом фундаменте вырастут убеждённые ленинцы и преданные коммунисты будущего, способные войти в элиту коммунистической партии и стать оплотом всего прогрессивного человечества!

В общем, выступаю я громко, ярко, с нервом и эмоцией. Не могу сказать, что зал прям-таки взрывается овациями, они тут всякое повидали, но аплодисменты звучат долго и уверенно.

Начинаются прения и вопросы. Пару вопросиков кидает Черненко, судя по виду, не испытывающий особого восторга от моего пафоса, идут вопросы от первого секретаря ЦК ВЛКСМ Пастухова. Даже сам Поддубный, глава ДОСААФ, интересуется у Скачкова, как идёт взаимодействие с областной организацией.

Потом берёт слово зам начальника Главного Политического Управления Советской Армии и Военно-Морского Флота, статный генерал Ананьев. У него длинные редкие пряди волос, прикрывающие лысину, толстое лицо и очки, как у Берии.

— Товарищи, — говорит он. — Вот я тут слушал-слушал и ничего не понял.

По залу проходит смешок.

— Во-первых, что это за толпы растерзанных войной и выброшенных из социальной жизни военных-интернационалистов? Откуда они взялись? Не иначе, как перекочевали из эфира «Голоса Америки».

Все опять смеются. Твою дивизию, генерал. Я сжимаю зубы и смотрю на обескураженного Скачкова и нахмурившуюся Новицкую.

— Я понимаю, — продолжает Ананьев, — молодой человек, не нюхавший, кстати пороху, рвётся в бой. Юношеский максимализм, желание победить врага и сделать что-то важное для страны. Это похвально. Но куда смотрят партийные руководители города и области?

Ефим начинает ёрзать.

— Хотелось бы понять, они сознательно очерняют партию и армию, либо настолько, простите меня за крепкое слово, глупы, что не понимают что происходит? Они что не знают о той работе, которая ведётся, в том числе, Главным Управлением и профильными отделами партийных комитетов всех уровней? Почему мы должны верить на слово какому-то майору в отставке, когда боевые генералы и адмиралы, кадровые военные, положившие всю жизнь на служение Родине, говорят нам совсем другое. Чушь и ерунда! Мы что, должны, как безмозглые скоморохи плясать под дудку вражеской пропаганды? Тысячи инвалидов! А почему не миллионы?

Старый дурак! Или негодяй!

— Кто-то хочет славы или чего они хотят, я не знаю. Но работа по военно-патриотическому воспитанию у нас идёт полным ходом. Вот, можем справиться у генерала Скобеева, пусть нам расскажет о достигнутых успехах и тогда мы с вами решим, что нам делать. Может быть, стоит немного подправить и уточнить, существующую работу. Но зачем же создавать целую организацию, опираясь на слова студента-первокурсника, отставного майора и бывшего секретаря горкома комсомола? Если он такой умный, почему ещё не генерал, а всего лишь майор? Ты майор на передовой-то бывал или в училище своём отсиделся?

Скачков бледнеет от такого оскорбления. Жалко, что дуэли запрещены, я бы к нему пошёл в секунданты.

— В общем, товарищи, моё мнение такое. Инициатива несвоевременная и попросту вредная. Я бы этих товарищей хорошенько высек. Болезненная фантазия у них.

Все разражаются смехом и начинают аплодировать.

— Ну что же, — говорит председатель совещания, — спасибо, товарищ генерал. Есть ли ещё желающие выступить?

Я смотрю на Гурко. Он сидит с непроницаемым лицом. На меня не смотрит. Ефим тоже. Блин, какого хрена этот Ананьев выполз. Кто его надоумил? Или сам такой сообразительный? За свою структуру забеспокоился? Или в чём ещё дело?

— Разрешите, товарищ генерал-полковник? — говорю я. — Мне бы хотелось сказать кое-что по существу ваших замечаний.

— По существу? — колышется он в смехе. — Ты уже всё, что мог сказал. И существо твоё теперь мы все очень хорошо представляем.

В зале снова раздаются смешки.

— Товарищи! — хмурится Черненко. — Попрошу серьёзнее!

Все вмиг замолкают.

— Генерал Ананьев чётко выразился. Давайте, если нет желающих выступать, будем голосовать.

Он даёт знак ведущему совещание.

— Товарищи, есть ли ещё желающие выступить?

— Ничего, Егор, — шепчет мне Ирина. — Мы хотя бы попытались…

— Есть желающие! — раздаётся негромкий, но всем очень хорошо знакомый голос.

Дверь открывается и появляется деда Лёня.

— Константин… Устинович… э-э-э… можно мне сказать?

21. Линия огня

Черненко поднимается, а за ним и все присутствующие участники совещания встают и начинают аплодировать. Как говорится, раздаются бурные аплодисменты, переходящие в овации.

Леонид Ильич медленно проходит на сцену. Его сопровождают два здоровых охранника. Они помогают ему подняться по ступеням. Он подходит к трибуне, ждёт, когда я освобожу ему место, кивает и тоже начинает аплодировать. Типа вы мне, я — вам. Любопытно, сколько это может длиться.

Наконец, ему это дело, кажется, надоедает и он чуть приподнимает правую руку. Аплодисменты нехотя и не сразу прекращаются, словно люди сюда похлопать пришли, а им вдруг запретили делать то, что они больше всего хотели.

Ильич откашливается, вытирает ладонью губы и оглядывает собравшихся. Как полководец на смотре, он взирает на аппаратных работников, почтительно замерших под портретами вождей мирового пролетариата. Его собственные портреты там тоже имеются.

— Товарищи, — негромко скрежещет генсек.

Верхняя губа выглядит онемевшей, оттого и речь становится такой невнятной, что ли, но на умственные способности это не влияет, проверено.

— Садитесь.

Все усаживаются. Вождь стоит без бумажки, к выступлению, значит, не готовился. Экспромт практически.

— Товарищи… кхе-кх… я стоял там, у двери… и слушал, как жарко и… горячо… выступал генерал Ананьев. Вот что я скажу. Где вы, товарищ Ананьев?

Он говорит медленно и негромко, делая паузу почти после каждого слова. При этом оглядывает присутствующих. Вновь возникает впечатление, будто он рассказывает сказку.

Ананьев поднимается и Брежнев, повернувшись всем корпусом, долго на него смотрит.

— Есть у вас данные по ранениям и инвалидностям бойцов-интернационалистов за истекший год?

Ананьев смущается. Данные-то засекреченные.

— Нету? — смотрит на него генсек. — А у меня есть. Я называть не буду… но… скажу другое. Недостаточно ответственно вы в Главном Политическом Управлении… готовитесь к важному… совещанию.

Ананьев обескураженно хлопает глазами и переводит взгляд с Черненко на Гурко, потом на Брежнева и снова на Гурко. Неужели? Борис Маркович, это вы что ли руку приложили к этому делу? Черненко вряд ли, он сделает, как генсек скажет. Интересное кино.