Гонзо-журналистика в СССР - Евгений Адгурович Капба
В молодости она была настоящей красавицей, да и сейчас сохранила определенный шарм. Такие женщины почти не стареют, так — седины добавляется, но ее и замечать не хочется.
— Слушайте, это вы тот знаменитый журналист из «Маяка»? Белозёров?
— Белозор. Ну да, это я, — приятно, черт возьми, быть знаменитым.
— Так это из-за вас мне приходится по пять раз за неделю резинки в манжеты брюк вставлять и карманы на бедра нашивать?
Вот она, мирская слава…
* * *
Конечно, узнав о приезде Машерова, в городе засуетились. Но по сравнению с тем, какую суету наводил комитет по суматохе и панике во время редких визитов в наши дебри главы государства через сорок лет — всё это был детский лепет. Никаких снайперов на крышах, никакого перекладывания асфальта на центральных улицах… Так, сверка часов, чтобы всё было по-людски. Понятно — гребли листья, понятно — подметали улицы. Но как-то без трясущихся поджилок и глаз навыкате, с чувством собственного достоинства, что ли? Конечно — косяков везде хватало, но особенностью Петра Мироновича было желание вникнуть в проблему и разобраться, а не карать и миловать.
И такой подход мне нравился.
Отвлекать людей от рабочего процесса ради бессмысленной суеты никто не хотел. Город собирался отмечать 7 ноября — как его тут называли, День Великой Октябрьской Социалистической Революции — и делал это по плану. Эту подготовку тоже стоило осветить. А потому…
— Гера! Приве-е-е-ет! Ты закончил с ткацкой? — заглянула ко мне в кабинет Ариночка Петровночка.
— Вот, дописываю… — вот это «приве-е-ет» меня реально начинало напрягать.
— Такое дело, там генеральная репетиция в музыкальной школе, хор мальчиков. Все будут при костюмах, с бабочками, красивые — директор придет, кто-то из отдела культуры, из парткома… Может, сходишь, сделаешь пару кадров, чтобы нам в красный день календаря не разрываться? Ну, не прямо сейчас — у них в два часа начало репетиции.
— А обед… — начал я, но тут она мило улыбнулась и с видом фокусника достала из-за спины явно заготовленный дома сюрприз.
— А я тебе вот колдунов принесла, в горшочке… А в холодильнике в баночке — сметана, домашняя, я у тетки в Казазаевке была, она угостила.
— Та-а-а-к! — совсем как тот, настоящий Герман Викторович, сказал я.
Меня явно брали в осаду. Она что — дура? Вроде бы — нет. Прожженная карьеристка? Типа, у коллеги появился некий успех, возможность перебраться в столицу, и потому — не стоит упускать шанс? Тоже определенно — нет. При ее внешних данных и талантах — легко сама перебралась бы куда угодно и ухватила бы за… хм! За что-нибудь кого-нибудь бы точно ухватила, например, синюю птицу удачи за хвост. Так что тут — другое.
— Гера, ты не подумай, я просто как коллега коллеге, вот с утра случайно колдуны делала, получились отлично, я и подумала — ты один живешь, никто тебе такого и не приготовит-то, вот и… Я же знаю, ты дранички любишь…
Колдуны. С утра. Случайно. Поня-а-атно…
Чтобы сделать колдуны, нужно на терку натереть картошку и лук, приготовить фарш — возможно, прокручивая через мясорубку жилистые куски — а потом стоять и жарить всё это долго и упорно. И никаких кухонных комбайнов, напоминаю. И делала она их реально утром, поскольку в глиняном горшочке они всё еще пахли просто волшебно, как и положено колдунам!
— Может, сама покушаешь? — сказал я с надеждой. — А я в столовку пораньше сбегу.
— Нет-нет, Гера, я жареное не ем, у меня фигура… — и она сделал такой жест и такое движение, которое вполне определенно продемонстрировало эту самую фигуру. Отличную такую фигуру, очень привлекательную и женственную. — Ты не стесняйся, ешь! Я тебе потом еще…
Вот же черт, а я уже набросился на колдуны! Уж больно одуряющий аромат исходил из-под крышечки. Да и на вкус они были просто великолепные, что уж там скрывать! Но после этой фразы отставил горшочек с необыкновенно вкусной едой в сторону и сказал:
— Так, Ариночка Петровночка. На генеральную репетицию, я, конечно, схожу. И фотки сделаю. Но потом нам придется серьезно поговорить. Так что — до вечера. И колдуны свои — заберите. Не нужно мне ваших колдунов, хотя они и очень замечательные.
* * *
На генеральной репетиции в актовом зале музыкальной школы было не так, чтобы очень многолюдно. Сидела где-то в середине зала комиссия, несколько родителей выступающих мальчишек и пара ребят примерно того же возраста, что и юные артисты.
Я занял позицию у прохода, чтобы можно был свободно фотографировать с разных ракурсов, и приготовился слушать.
А потом на сцену вышла моя, не Герина, самая настоящая бабушка! Лет сорока, совсем еще молодая, стройная, жгучая брюнетка с огненным взглядом и порывистыми движениями. Она, черт побери, была тут руководителем хора! А я и забыл! А теперь — смотрел на нее во все глаза и понимал, почему дед мой, Осип Викторович, сочинил про нее стишата «Люся-Люся, я боюся, что в тебя я улюблюся!»
— Людмила Владимировна, ну что, начинаем? — спросил директор.
Бабушка… Да какая ж она бабушка? Молодая женщина, хормейстер! В общем, она взмахнула руками, и мальчишки приготовились.
— «Пусть всегда будет солнце!» — объявил торжественный молодой голос. — Слова Льва Ошанина, музыка Аркадия Островского!
Хор грянул. Людмила свет Владимировна была и музыкантом, и педагогом от Бога, так что в подготовке молодых дарований я не сомневался, тут никакого испанского стыда не предвиделось.
И вдруг — то один, то другой юный джентльмен в шортиках и белой рубашечке стали морщить лицо. Даже не так — стараясь выводить строчки легендарной песни, они корчили такие рожи, как будто бы им было жутко неприятно… Кисло?
Я даже с места встал, пытаясь понять в чем дело. Замешательство было видно на лице хормейстера, да и директор школы заерзал. А гримасы у певцов стали и вовсе запредельными, будто бы им показывали нечто омерзительное, нелицеприятное или очень-очень противное.
Тут я поймал взгляд одного из мальчишек на сцене — он явно смотрел на первый ряд! Туда, где виднелась белобрысая шевелюра какого-то парня того же самого возраста