Александр Конторович - Реконструктор
Гости переглядываются, и один из них протягивает мне свою ладонь.
Вытащив их на берег, спешу к дому. Надо предупредить ребят.
— Словом, мужики, такое у нас дело-то… Нет отряда вашего больше — немцы побили всех. Да и про вас, откровенно говоря, никто не знал. Если бы с Большой земли про то не намекнули, сидеть вам тут ещё долго! А так — сказали нам про Ерофеича, мы и двинулись. К себе вас заберем, кто готов и идти может.
Взоры все раненых тотчас же обращаются в мою сторону — ходячий, по правде говоря, я тут один. Пожимаю плечами, мол, не вопрос!
— И ещё одна закавыка есть… — мнется старший из пришедших. — Сказали нам, что командир ваш, какие-то бумаги запрятал перед смертью своей. Лагерь мы осмотрели — нет там ничего! А командование нам всю плешь проело — найти! Может, из вас кто подскажет?
Мы снова все переглядываемся. Я про это точно ничего не знаю, Кочарян изумленно приподнимает густые брови, Ларичев пожимает плечами, Марат разводит руками…
— Тайник смотрели?
Это Петрищев. Вчера он пришел в себя и с тех пор лежит, молча вперив взгляд в подслеповатое окошко. Говорить ему трудно.
— Э-э-э… какой тайник?
— Есть такой в лагере. Командир знал, я… ну, ещё, может быть кто-то…
— Нет, — твердо отвечает старший из гостей. — Про тайник никто из нас не знает и его мы не проверяли.
— Значит, там смотреть надо, — устало говорит Виктор. — Больше — просто негде.
— Дык… и посмотрим! Как сыскать-то его?
— Сыскать… оно, может, и нетрудно… только заминирован он. Не сможете вы его открыть — рванет. Там одной взрывчатки — с полпуда… при мне ту мину ставили, знаю о чем говорю.
— Вот так ни фига ж себе… — растерянно чешет в затылке вихрастый парень, — это как же теперь быть-то?
— Туда меня нести надо… на месте смогу…
— Да ты сдурел?! — вскакивает Ерофеич. — Только-только в себя пришёл, оклемался… вдругорядь свалиться хочешь?
— Нет дед! — неожиданно твердо отвечает Петрищев. — Не выжить мне. Чую я смерть — не за горами она уже… Пусть, хоть с пользой помру, а не за просто так.
— Да чё ты несешь-то! — не унимается дед. — Ай со мной спорить станешь?! Дык я-то постарше тебя буду и знаю больше!
— Прости, Ерофеич, — Петрищеву уже трудно говорить. — Но я ч у ю…
Дед замолкает, обречённо машет рукой и выходит во двор. Садится на бревно и свертывает самокрутку. Он что-то ворчит себе под нос, но никто из нас не разбирает этих слов.
Сборы не заняли много времени. Да и что было собирать-то? Винтовка и патроны при себе, копченое мясо, завернутое в листья лопуха, убрано в вещмешок. Носилки для Петрищева быстро соорудили из вырубленных в лесу жердей и плащ-палатки.
Вот и всё.
Прощаюсь с ребятами, мы обнимаемся, хлопаем друг друга по плечам.
По умолчанию, четверо из нас тащат носилки с Виктором. Один идет впереди, а последний топает сзади. Никакого другого варианта построения тут не придумать.
До границы болота нас провожает Ерофеич. Он мрачен и молчалив. Только выйдя на сушу, он подходит к Петрищеву и берет его за руку.
— Ну… прощевай, Витя. Не свидимся мы с тобою, должно, больше-то.
— И ты, дед, прощай. Спасибо тебе — от всех нас, спасибо!
— Да, ладно! — машет рукою Ерофеич. — Что ж тут такого, особенного?
И мы уходим. Медленно пересекаем поляну и скрываемся в подлеске. Идти теперь можно только так…
Проводив глазами уходящую группу, дед устало присел на пенек. Вот и ещё двое ушли… а сколько их ещё будет?
Он достал кисет, свернул самокрутку. Легкий дымок поднялся к нависавшим над ним еловым лапам. Надо передохнуть. До кордона ещё путь неблизкий, а ноги… они уже не те, что были когда-то. Посидев ещё минут двадцать, он поднялся. Забросил за спину полупустой мешок и привычно свернул на знакомую тропу.
И не заметил, как в паре десятков метров за ним, сверкнули из-под нависших веток чьи-то внимательные глаза…
Р А П О Р Т
Заместителю военного коменданта… района
Майору фон Крамеру.
Докладываю Вам, что 18.07.1942 при проведении поисковых мероприятий, нами был задержан местный житель — Огарков Павел Ерофеич, 1870 г. р… При Советской власти он служил лесником и хорошо ориентируется в окружающих лесах. По полученной нами информации, он являлся тем самым лицом, к которому для получения информации и направлялась группа партизан из отряда «Мстители».
На допросе Огарков отказался отвечать на вопросы. После применения мер форсированного воздействия, показал, что к нему, в мае месяце текущего года, действительно, обратился ранее незнакомый командир Красной армии и попросил принять на лечение двух своих раненых солдат. Огарков эту просьбу выполнил, разместив солдат на острове посередине болота, где и ухаживал за ними до настоящего времени. Сообщить об этом в комендатуру не захотел, проявив тем самым враждебное отношение к германской армии. 17.07.1942 к нему явилась группа вооруженных людей и потребовала обоих раненых, которых Огарков им выдал. Один из раненых ещё не мог ходить и находился в тяжелом состоянии. Но пришедших это не смутило, и они забрали его с собой на носилках. О чем разговаривали между собою пришедшие и раненые — неизвестно, он находился в стороне от места разговора. Слов не слышал и содержимое разговора ему неизвестно. Со слов Огаркова, оба раненых — обычные бойцы Красной армии. Офицеров среди них не было. Никаких бумаг и прочих вещей при них не имелось.
Будучи допрошен относительно местонахождения острова, согласился его показать и 19.07.1942, в сопровождении группы солдат, под командованием унтер-офицера Апфельбаума, был доставлен в лес.
Углубившись в болото, Огарков потребовал, чтобы все сопровождающие его солдаты не приближались бы друг к другу ближе пяти метров, пояснив это слабостью почвы. Сам же, в сопровождении ефрейтора Лонзера, к которому он был прикован наручниками за правую руку, пошел вперед, указывая направление движения всем остальным. Пройдя таким образом около двухсот метров, Огарков, ударив свободной рукою ефрейтора, увлёк его за собою в болото, где они оба, почти тотчас же, провалились в трясину больше, чем по грудь. Все попытки спасти ефрейтора успехом не увенчались и он, вместе с прикованным к нему Огарковым, утонул. С большим трудом, пользуясь оставленными на деревьях и кустах метками, группа выбралась на твердую землю. Обнаружить остров не удалось.
Исходя из полученной информации, можно сделать вывод о том, что уходящая группа уносит с собою раненого, который располагает сведениями о местонахождении тайника, сделанного погибшим командиром разведывательно-диверсионной группы русских. Мною дано указание, при первой же возможности, бесшумно изъять одного из партизан, для подтверждения или опровержения этих данных.
Обер-лейтенант Гельмут Рашке.
Вот уже третий день мы идем по лесу. Все уже вымотались и устали, настроение неважное, если не сказать больше. Вчера исчез Пашка Ломакин — тот самый вихрастый парень. Он, с момента нашей встречи на острове, проникся ко мне каким-то нездоровым чувством. Видать, не мог простить своей оплошности. Все мои попытки найти с ним общий язык ничем не увенчались, он по-прежнему недружелюбно на меня косился. В какой-то момент, удалось застать его за тем, как он расспрашивал обо мне Петрищева. Увидев, что я подхожу, он быстро свернул разговор и отошел к кустам. Ну вот, скажите на милость, чем я не потрафил ему? Тем, что в болото упасть не дал?
Утром твердо решаю переговорить с ним в присутствии командира группы — уж от него-то он увиливать не станет!
В очередной раз сменив носильщика, замечаю, как Ломакин отстаёт от нас — его очередь идти в арьергарде. Он скрывается за кустами… и всё. Больше мы его так и не увидели. Отойдя на километр, командир, почуяв неладное, приказал оставить носилки под охраной двух бойцов, а все остальные, в том числе и я, потопали по своим следам — искать Пашку. Ага, с таким же успехом мы могли попробовать спилить дуб перочинным ножом — это даже вышло бы быстрее.
Никаких следов Ломакина мы так и не нашли, он словно растворился в воздухе. Пробовали даже его окликать — толку чуть. Никаких разумных объяснений этому не нашли. Я дипломатично помалкивал, не желая встревать со своими домыслами. А в душе понемногу стало зреть какое-то нехорошее предчувствие. Не могу сказать точно, что именно, но какую-то задницу я ощущал. Видимо, мои мысли каким-то непостижимым образом, передались и Виктору — на привале он подозвал меня поближе.
— Как ты? — спрашиваю его, усаживаясь на песок рядом. А винтовку кладу так, чтобы, при необходимости стрелять прямо из этой позиции.
— Нервничаешь? — кивком указывает на неё Петрищев.
— А ты? Ломакин непонятно куда и как пропал… да и вообще…
— Ты тоже что-то такое чуешь?
— Ну да, — не кочевряжусь и сразу соглашаюсь с ним. — Нехорошее чувство, как тебе сказать… словно ночью по улице идешь, кругом свет, фонари — и все меня видят. И я, светом этим ослепленный, толком ничего и разглядеть-то не могу! А чую, что кто-то смотрит на меня, недобро так…
