Намбандзин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич
Дзингу надо перестраивать каждые двадцать лет. Деньги выделял император. Последние девяносто лет венценосцам самим не хватало, поэтому обе части имели жалкий вид. Храм богини Тоёукэ сгорел много лет назад и до сих пор не был восстановлен. Осталась только конюшня, в которой стояли две её лошади, на которых, наверное, отвозила по ночам приготовленную пищу хозяйке. Готовили в одной из хижин, которых было несколько десятков на огороженной территории. Огонь зажигали трением. Ингредиенты выращивали на полях за забором. Имелась и своя винокурню (или сакэкурня⁈). То есть богиня Солнца была не дура приложиться.
Во внешнюю часть мы даже не стали заглядывать. Двигаясь строго по заросшей травой середине дороги, мы добрались до реки. Мне пришлось разуться и пересечь реку вброд, совершив ритуальное омовение, а Афонсу Гомеша перенесли в паланкине, двигаясь очень осторожно, чтобы случайно не вывалился и не осквернился языческим обрядом.
Храм богини Аматэрасу был скромен до безобразия: никаких украшений, идолов, только кипарисовые столбы, перекладины, конёк и доски пола, потемневшие от времени — просто открытая площадка под двускатной крышей с толстым слоем рисовой соломы, сравнительно свежей, наверное, прошлогодней. То есть священнослужители подновляли его в меру сил и возможностей. Это были в основном старики и пожилые люди, лишь четверо лет тридцати и два подростка. Все в белых одеждах, точнее, желтоватых от времени и стирок. Они с бесстрастными лицами смотрели на иезуита, который вылез из паланкина, поднялся в храм по трем деревянным ступеням, которые были почти во всю ширину строения, и начал там демонстративно плеваться. Спектакль, как догадываюсь, исполнялся для носильщиков, чтобы поведали односельчанам, что новый бог круче старых. Священнослужителей Афонсу Гомеш вряд ли переубедил. Для них он был намбандзином — варваром с юга.
Я всегда относился с уважением к людям, стойким в своих убеждениях, даже если считал их неверными. Наши заблуждения — наша радость. Поэтому повернулся к служителям храма, улыбнулся смущенно и показал жестами: мол, просите убогого, не ведает, что творит! Если бы я начал убивать их, удивились бы меньше, наверное. Теперь им придется биться над неразрешимым вопросом: все ли намбандзины — это намбандзины? Уверен, придут к выводу, что есть плюющиеся черные (брюнеты) и немного воспитанные белые (блондины).
5
Поскольку город Исэ располагался у подножия невысокого холма, на котором высился замок (дзё) рода Китабатакэ, то обозначался словом дзёкамати (призамковый). Главная улица вела к главным воротам крепостного сооружения, непривычной для европейцев и азиатов формы. Это была окруженная рвом с подъемным мостом, высокая каменная платформа, по краю которой надстроили деревянные стены, обмазанные нуригомэ — толстым слоем штукатурки. В центре платформы находилась пятиярусная, сужающаяся кверху, деревянно-штукатурная башня (тэнсю), напоминающая пагоду, где жили и хранили припасы. На выступающих частях шатровых крыш (иримоя-хафу) каждого яруса, крытых черепицей, были симметрично надстроены мансардные окна (чидори-хафу), похожие на закрытые небольшие шалаши, а на углах — сятихоко — деревянные позолоченные рыбы с мордами тигров, защищающие от пожаров, которые об этом не знают. Что интересно, если противник преодолевал стены, тэнсю не защищали, как в Европе донжон, поскольку в военном плане сооружение довольно хлипкое, а поджигали и бросались в последний бой. В этом случае сятихоко, наверное, обязаны были раздувать пламя. Первые, более широкие, замковые ворота вели в квадратный дворик масугата, где в военное время даймё пересчитывал воинов до и после атаки, а в мирное гости оставляли оружие и лошадей. В боковой стене были ворота поуже, которые выводили во внутренний двор. Если враги врывались в масугата, то оказывались на открытом пространстве под обстрелом сверху, пока проламывали вторые ворота.
Мы были почетными гостями и без лошадей (носильщиков охрана из самураев тут же выпроводила), поэтому нас, забрав у меня оружие, сразу пропустили во внутренний двор, относительно маленький, откуда провели в северную его часть. Там в тени от башни, сидя на татами, даймё Китабатакэ Харумото — довольно крепкий и жизнерадостный мужчина лет под пятьдесят с приличными усами и жидкой острой бороденкой из черных волосин с вкраплениями седых — играл в сёги (игра полководцев) со своим ровесником, смурным худым типом, у которого усы были редкими, а борода и вовсе отсутствовала. Оба в кимоно темно-коричневого цвета без украшений, только у первого шелковое, а у второго хлопковое. У обоих по правую руку лежали катаны. Смурной тип выигрывал, причем с явным преимуществом. Несмотря на традицию тотального низкопоклонства, японцы не играют с начальством в поддавки. Преднамеренный проигрыш считается оскорблением.
Я видел сёги в будущем. Нисколько не изменилась. Это игра шахматного типа, только все фигуры одного цвета, плоские, пятиконечные (острием к противнику), с написанными сверху названиями. Основные отличия от шахмат: доска девять на девять клеток одного цвета, по двадцать фигур у каждого и «убитую» чужую можно выставить, как свою, потратив на это ход. Хорошо развивает логическое мышление. Если бы с детства не играл в шахматы, наверное, понравилась бы, а так не захотелось переучиваться.
Завидев нас, Китабатакэ Харумото воспользовался удобным предлогом избежать поражения. Обменявшись парой фраз, наверное, договорившись продолжить позже, оба игрока встали, отвесили легкие поклоны и поприветствовали нас. Афонсу Гомеш поклонился им ниже. Я выбрал средний вариант. После чего между этой троицей завязался довольно бойкий разговор. Часть его, судя по взглядам, был обо мне. Обоих явно поразила моя кольчуга с оплечьями и «зеркалами» на груди. Зато лук, который нес следом один из самураев, не впечатлил. Я видел длинные, более двух метров, луки у дозорных на стенах. Видимо, мой средний показался им недостаточно грозным. На саблю в ножнах и вовсе не обратили внимания. Наверное, насмотрелись на палаши португальских моряков и решили, что у намбандзинов с холодным оружием совсем плохо. Судя по вопросу даймё, в первую очередь японцев интересовало огнестрельное оружие.
— Герцог спрашивает, умеешь ли ты стрелять из аркебузы? — перевел мне иезуит.
— Конечно, — ответил я. — Не стал ее брать, потому что добирался до берега вплавь, другого груза хватало. Да и порох бы намок, а без него оружие превратилось бы в обычную дубину.
— Это точно, без хорошего пороха аркебуза не нужна! — с непонятной мне радостью согласился он и перевел мой ответ Китабатакэ Харумото, после чего — следующий вопрос даймё: — Ты можешь научить его самураев стрелять?
— Если сойдемся в цене, — ответил я.
Иезуит перетер с даймё и объявил:
— Он будет платить тебе по кобану в месяц.
Как ранее рассказал Афонсу Гомеш, несмотря на то, что главным средством обмена и платежа был рис, у японцев уже есть довольно широкая линейка монет из металлов, хотя в разных провинциях они могли отличаться по весу. Монеты использовались в основном богачами и купцами. Начинался монетный ряд с мона — бронзовой монеты, скопированной с китайского цяня, диаметром с дюйм, иероглифами на аверсе и квадратной дыркой в центре. Их нанизывали на шнурок и носили связками. Были монеты в один мон и четыре. Связка из десяти мон называлась хики, из ста — кам-мон. Монета из серебра (моммэ) была прямоугольной формы и с прямоугольным барельефом с иероглифами в нижней части обеих сторон. Весила она чуть менее четырех грамм и была равна восьмидесяти монам. Кстати, моммэ называлась и мера веса, поэтому монеты часто использовали, чтобы взвесить жемчуг, которого здесь ловят много. Золотая монета имела форму вытянутого овала, разные иероглифы на аверсе, весила около шестнадцати грамм и называлась кобан. Она была эквивалентна пятидесяти моммэ, или четырем тысячам мон, или трем коку риса. То есть за каждый месяц обучения мне предлагали три годовых пайка самурая — предложение, от которого трудно отказаться, когда очутился в стране с непривычной культурой. По идее надо бы двинуть в сторону Нагасаки, найти в тех краях европейский корабль и оправиться в знакомые места, но я решил потусоваться здесь. В последнее время мне надоело тупо рубить бабло, стал чувствовать себя любознательным путешественником.
