Я Распутин. Книга 3 - Алексей Викторович Вязовский
Пока мы торговались, депутаты согласовали финальный вариант Конституции. Многое отстоять не получилось. Ни избирательного права для женщин, ни всеобщих равных выборов… Еле отбил единоличное назначение губернаторов Столыпиным. Тема Синода и обер-прокурора тоже подвисла, решили вынести ее на голосование Думы отдельным вопросом. Хотелось, конечно, пораньше пустить Православную церковь в свободное плавание, дать архиепископам-митрополитам столь чаемого им патриарха, но сейчас важнее было не опрокинуть лодку, которую и так штормило.
Голосовали за Конституцию несколько раз. Сначала взбрыкивали октябристы, потом с очередными правками прибежал Головин — у кадетов подгорело с Финляндией.
— Ее статус определим позже — отрезал я — Скорее всего отменим все привилегии и сделаем княжество просто губернией. Но сначала туда надо будет ввести дополнительные войска. К бабке не ходи — начнутся волнения. И по Польше також придется что-то решать.
Опять споры, кулуарные интриги… Только сейчас октябристы и Ко поняли, какую власть получает не просто Дума, а главы комитетов. Опять пошла торговля. Конституцию мы могли принять простым большинством, но я хотел ⅔. А желательно единогласно. Понятно, что националы будут против, левые скорее за — перед ними открывалась возможность взять всю следующую думу. Образованных среди эсеров и трудовиков — пруд пруди. Оставалось убедить октябристов. Делать было нечего, пообещал переголосовать комитеты. От обещал ведь никто не обнищал, правильно?
Наконец, рано утром, двадцатого декабря 1907-го года, в пять тридцать, подавляющем большинством мы, сонные и вусмерть уставшие, приняли Конституцию. 402 голоса за, сорок один против. Каждого заставил лично подписаться на огромном листе-приложении. Те, кто против, тоже. Страна должна знать своих героев!
Собрав все документы, я помчался в редакцию Слова. Там тоже не ложились спать — ждали. Точнее попытался помчаться. Дорогу из приемной мне преградила Елена.
— Ты?!? — я обалдело уставился на эсерку, которая была одета под мещанку. Простенькое, серое платье, замызганный полушубок. На голове — цветной платок.
— Я! Специально приехала посмотреть, правда ли?
— Что правда?? — я затащил Елену внутрь, захлопнул дверь — С кем Алексей??
— Мальчик с Распоповым, учится играть в чижика — девушка достала из кармана часики, посмотрела на них — Точнее, учился. Сейчас спит.
— Ты должна быть с цесаревичем! — прошипел я ей в лицо — Ты что творишь??
— Это что ты творишь?? — прошипела в ответ эсерка — Взял себе Танееву в любовницы и думаешь, я не узнаю?! Где она?
Елена пробежалась по приемной, зашла в кабинет.
— Окстись! Шесть утра! Анна устроилась ко мне секретарем. Я ей обещал помочь, когда жил во дворце…
Какой дурдом! Страна входит в эпохальный период, я везу публиковать важнейший после Русской правды документ в истории России, а тут Елена с ревнивыми бреднями.
— А это? Это что? — девушка кидает на стол номер “Кабацкого листка”, низкопробной желтой газеты. В ней целая статья посвящена персонально мне. И Танеевой. Ее называют госпожа Т. Журналист прямо намекает, что “старец” соблазнил и увел прямо из под венца фрейлину двора. Скандал!
А ведь я даже не прикоснулся к Анечке. Хотя та и намекала. Во дворце зашла в мои покои полураздетой, спрашивала не надо ли чем помочь. Но я работал над правками к Конституции — мне было не до утех. А теперь обидно. Так хотя бы за дело полоскали.
— Ложь! От начала до конца — отмел я подозрения Елены — Ничего промеж нас с Танеевой не было! Богом клянусь!
Я перекрестился. После чего взял икону из красного угла, поцеловал.
— Ну раз так… — эсерка в удивлении покачала головой
— Елена Александровна! — я умоляюще сложил руки — Езжай обратно! Завтра вам возвращать Алексея. Кстати, мальчик сможет вас опознать?
— Нет. Как ты и велел, мы надевали на лица шелковые маски. И ему тоже, вроде как игра.
— Тогда срочно езжай назад. Как только все будет готово, дай знать.
По пустым, утренним улицам я почти мгновенно домчался до редакции Слова, текст Конституции тут же начали заверстывать.
— Эпохально! Я прямо поверить не могу… — Перцов прыгал от счастья и даже позвал Адира сфотографировать сначала меня, а потом себя с листами Основного закона — Мы считай вошли в историю! Да что вошли… Вбежали!
Ага… Как бы нас за такое из истории не вынесли. Вперед ногами.
— …. никто не ожидал. Месяца не прошло, как Его императорское величество вновь наотрез отказался от Конституции — и тут вдруг такие перемены — Перцов продолжал фонтанировать эмоциями — Григорий Ефимович, вы не знаете, что случилось?
Киднепинг будущего русского царя. Я очень надеялся, что благодаря моим усилиям Ипатьевского дома в этой истории не случится и мы с Алексеем и княжнами отделались “малой кровью”.
— Царь внял чаяниям народа. И моим молитвам — я тяжело вздохнул — Но уверенности, что до конца — нет. Павел Петрович, вели подверстать внизу передовицы объявление.
— Какое??
— Сегодня с обеда и все следующие дни на Дворцовой площади мы будем славить царя.
— Дельно! Сейчас же распоряжусь.
Перцов убежал, а я перекусил в трактире и поехал … в Зимний. Взошло яркое солнце, день обещал быть ясным. Опять начала стучать капель — декабрь выдался непривычно теплым, не питерским. На улицы, со вчерашними газетами в руках, высыпали толпы людей. Они яростно о чем-то спорили, кто-то уже шел быстрым шагом в центр. Ничего… Сейчас мы по вам вдарим экстренным выпуском Слова — Перцов велел нанять максимальное количество уличных мальчишек-газетчиков — и вот тут посмотрим чья возьмет. Ни секунды не сомневался, что Николай попробует все откатить обратно.
В Зимнем я скинул шубу служителю, быстрым шагом пошел в рабочее крыло. Дворец напоминал растревоженный улей, чиновники бегали по этажам с бумагами, лица у них были ошалевшие. Кое-кто из знакомых лиц пристроился мне в фарватер, усилились перешептывания за спиной.
— Где кабинет главного цензора, Блюма? — я схватил первого попавшегося чинушу, рявкнул прямо в лицо. Пора показать этой братии, кто в доме хозяин. Столыпин запросто пришел на заседание Сеньор-Конвента Думы, ну и я тоже стесняться
