Совок 9 (СИ) - Агарев Вадим
Почти допилив на малой скорости до дома, я, по уже сложившейся привычке, оставил тачку в соседнем дворе. И, предвкушая скорое омовение в душе, на последнем издыхании поплёлся к, привычной и ставшей своей, обители.
— Тебя отпустили? — стоило только войти в квартиру, как ко мне подлетела вездесущая, словно пограничная собака Найда, Елизавета.
В глазах её читалось много чего. От родственно-женского беспокойства за близкого человека, до советско-пионерской опаски меня, как иноземного шпиона.
— А за что тебя КГБ арестовала? — путаясь в родах, падежах и склонениях, не удержалась от любопытства пельменная воровка. — Ты же советский милиционер⁈ — без прежней уверенности поинтересовалась вздорная девчонка.
— Лиза! — раздался приглушенный, но всё равно строгий голос Паны, — А ну-ка сейчас же прекрати болтать глупости! Иди лучше на кухню и быстро собери на стол! И чайник поставь! — вслед за прилетевшей отповедью в коридоре появилась вышедшая из зала профессор Левенштейн.
— Проходи сразу на кухню, Сергей! — сходу начала вполголоса выдавать мне команды тётка, — И не шуми, пожалуйста, там Эльвира спит! — указала она себе за спину поворотом головы.
Это её сообщение меня не шибко порадовало, но с другой стороны, оно немного и взбодрило. Противостоять расспросам сразу трёх изощрённых дознавательниц я сейчас не был готов. Да, честно говоря, и не хотелось мне сейчас от них отбрёхиваться. А в том, что придётся это делать, я нисколько не сомневался. Если бы Клюйко и Пана Борисовна ради меня так не расстарались, то еще неизвестно, когда бы я вышел из гэбэшной конторы. И вышел бы из неё вообще. Это ведь только после животворящего пинка из Москвы полкан Мартынов из звероящера чудесным образом превратился в человекообразное существо.
Я послушно побрёл в ванную мыть руки. Потом на кухню, где уже хлопотала Лиза.
Расставляя, нарезая и наливая, она с нарастающим любопытством косилась в мою сторону. Но задавать вопросы, хоть у неё и свербело, она не решалась. Пана, дымя в открытое окно своим неизменным «Беломором» была рядом и большевистским миросозерцанием контролировала окружающую среду. А когда тётка это делает с таким, как сейчас, выражением лица, то уже и Елизавета знает, что с ней не забалуешь. Поэтому девчонка шустрила проворно, но, как мышка, беззвучно.
Я присел на стул и, прислонив затылок к стене, прикрыл веки. Есть не хотелось, но раз Левенштейн решила, что надо, я предпочел не спорить. Хотелось побыстрее принять душ и завалиться в койку. Которая, со слов тётки сейчас занята моей икряной, но уже бывшей подругой.
В который уже раз подумалось, что пора съезжать из этого бабьего общежития в свою собственную берлогу. Где, кстати, из-за моего непростительного бытового разгильдяйства всё еще не собрана и не расставлена мебель.
— Явился? — услышал я знакомый голос и, приоткрыв глаза, увидел стоявшую в дверном проёме недавно упомянутую Эльвиру.
Выглядела она непривычно. Как-то слишком уж по-домашнему и это царапало глаз. Сейчас в ней вообще не было ничего от строгого следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР. С заспанным лицом, в махровом халате и с небольшим, но уже выпирающим животом, она выглядела обычной среднестатистической домохозяйкой. Тёплой и уютной. Если бы только не её глаза. Которые смотрели на меня так, что я быстро пришел в относительно бодрое расположение духа.
— Являются черти, душа моя, а я просто домой отдохнуть пришел! — с нейтральной осторожностью ответил я, чтобы понять, с каким настроением будут меня сейчас гнобить и заодно попутно учить жизни. — Ты сначала меня накорми и спать уложи. И только потом, когда высплюсь, тирань, сколько будет твоей душе угодно!
— Пусть тебя твоя невеста кормит! — влёт отбрила меня мадам Клюйко, указав взглядом на густо покрасневшую Лизу, — Рассказывай, что они пытались тебе предъявить?
— А ты брысь в спальню! — скомандовала она Елизавете, — Закрой дверь и, чтобы носа оттуда не высовывала, пока не позовут! И только попробуй опять подслушивать!
Девчонка, поджав губы и хвост, но, не проронив ни слова поперёк, сняла передник, и аккуратно повесила его на спинку стула. После чего, не задерживаясь, выскочила из кухни в коридор.
На моей памяти такое было впервые. Ни Пана, ни я, до такой степени послушания отдрессировать Елизавету, как ни старались, так и не смогли. А у нью-москвички Клюйко это получилось на раз и в предельно сжатые сроки.
— Чего молчишь? — не хотела отставать от меня Эльвира со своими вопросами, когда на кухне остались я, она и Пана, — Ты же не совсем идиот, Сергей, и сам всё прекрасно понимаешь! Я не ради бабьего любопытства интересуюсь! Ты по своему малолетству даже представить себе не можешь, какие силы были задействованы, чтобы тебя вытащить из лап Комитета! Не зли меня, говори!
Нет, передо мной всё-таки был следователь Генпрокуратуры. По тем самым, особо важным делам. Добрейшая и заботливая Левенштейн также, овечкой сейчас не выглядела.
Я окончательно утвердился в мысли, что придётся сливаться этим двум железным бабам до талого. Выигрывая уже никому не нужные пару минут, допил чай и начал колоться. О своём антагонизме, случившемся в тамбуре московского поезда с комитетскими, я, разумеется, благоразумно умолчал. Осторожно начав своё повествование с беспочвенных обвинений меня в их исчезновении. Чтобы отвлечь родственно-бабью инквизицию от своей многострадальной персоны, обстоятельно рассказал о прошлых домогательствах подполковника Козицына. И еще, уже более подробно, поведал о сегодняшних наездах исполняющего обязанности начальника УКГБ Мартынова. Не пожалев красок на описание чекистского беспредела и на попрание ими действующего советского законодательства. А так же о своих порушенных правах гражданина и еще раз о нарушении чекистами норм уголовно-процессуального кодекса РСФСР.
— Понятно! — собрав губы в сморщенную куриную задницу и задумчиво глядя на стоящий в углу холодильник, протянула Клюйко, — Значит, всё же, это ты их тогда с поезда ссадил.
Она перевела на меня свои припухшие, но оттого не менее красивые глаза.
— А я по простоте душевной надеялась, что они сами ночью сошли на какой-то станции. Не верилось мне, что молодой парень вроде тебя, сможет справиться с двумя подготовленными чекистами. Мне, если честно, то и сейчас это не очень понятно. Как же это ты на два убийства решился, Серёжа? — теперь уже я совершенно точно видел перед собой следака-важняка, — Зачем ты в эту мерзость влез⁈ Это же смертная казнь без каких-либо вариантов! — без надрыва и эмоций обратилась ко мне потухшая Эльвира.
Пана, забыла про дымящуюся папиросу между пальцами и зажала рот второй рукой. Она пучила свои и без того выразительные семитские глаза, переводя попеременно их с Клюйко на меня и потом в обратном порядке.
— Душа моя, прежде чем судить, ты сначала выслушай! — вклинился я в обвинительную речь прокурорши, — Перед тем, как отпустить их на свободу с насыпи в мордовские кусты, я успел расспросить одного из них, — не отводя глаз от прожигающих зрачков следачки, взялся я за пояснения, — Эти ребята имели умысел на разбойное нападение! На всех нас, включая тебя. Это я узнал от них самих, еще раз тебе повторяю! И, чтоб ты понимала, валюта и ювелирка ехали в вашем с Паной Борисовной купе. Я ведь не ошибаюсь, профессор? — оборотился я от Эльвиры к Левенштейн, — Мне кажется, что доллары, марки и прочие колечки с камушками были в вашей сумке? Помню, что на саквояж похожей и коричневого цвета. Так?
В ответ оцепеневшая Пана кивнула и я видел, что Клюйко это зафиксировала.
— Эти ребята не были в официальной командировке и никакой задачи по линии КГБ они не выполняли! Они на себя работали! — продолжил я свой оправдательный монолог, — Через своих агентов, внедрённых в окружение Левенштейнов, получили информацию, что те везут валюту и ценности. И по чекистской традиции решили экспроприировать золотишко, и деньги. Из всех четверых они оставлять в живых никого не собирались. Это я вам, как есть, с чистым сердцем говорю! Да ты, Эля, и сама отлично понимаешь, что оставлять свидетелей они не стали бы. Это не пэтэушники и не обычные уголовники. Это госбезопасность, которая никогда не руководствуется жалостью! Госбезопасность оперирует только целесообразностью. Поэтому ситуация была такова, что либо мы, либо они. И никак по-другому!
