Сансара. Оборот второй. И пришел творец - Василий Анатольевич Криптонов
Если верить мадам Родригес — а спрашивается, почему бы ей не верить? — на поводок нас, гонщиков, сажали в буквальном смысле слова. Подключившись к поводку, мы становились кем-то вроде игровых персонажей. И игроки рулили нами, как хотели. Могли позволить гонщику действовать на своё усмотрение, а могли полностью подчинить себе.
Гонщикам говорили, что о них таким образом заботятся. То, что товарищ инструктор лучше знает, как ехать, здесь, похоже, никому и в голову не приходило оспаривать. До тех пор, пока не нарисовался весь такой бунтарский я — который, в общем-то, на странные помехи и внимания особого не обратил. К моменту выхода из машины уж точно был готов списать фокусы организма на «бухать меньше надо», и если бы не служебное рвение товарища инструктора, давно и думать позабыл, как руки-ноги не слушались. Мало ли, что кого не слушается — Филеас, вон, каждый вечер в дрова, и ничего.
Мадам Родригес, судя по её реакции, с тем, что со мной происходит, тоже столкнулась впервые. Но она не удивилась. Она догадывалась, что так может быть.
Однако рассчитывать на то, что расскажет мне больше, чем уже рассказала, кажется, не стоит. Она и то, что сказала, говорить не стала бы — если бы не была уверена, что я всё забуду.
С одной стороны. А с другой стороны, товарищу инструктору она тоже ничего не сказала. Допинг не нашла, победу тебе привезли — всё, иди в баню, разбирайся сам.
И вот уж эта падла однозначно попробует разобраться, с живого меня не слезет.
И что делать, спрашивается? Слушаться поводка? Так проиграю ведь! Хрен бы я сумел кого объехать, если бы его слушался… Ну и, значит, топчись оно конём. Буду ехать по-своему. А кому не нравится — пусть к Жан-Полю идёт права качать. Мне что велели делать? Правильно, побеждать. И я победил — ну, по крайней мере, сегодня. А победителей, как известно, не судят.
Эх, с Дианой бы хоть словом перекинуться! Уж она должна догадаться, что за хрень со мной происходит. Ну и в целом узнать, что там у неё за отношения с этим Амадеем — с которым то целуется, то в футболке другого парня спит.
— Слышь, друг, — обратился к охраннику я. — А к моей вдохновительнице ты меня сейчас отведёшь или попозже?
— Чего? — офигел тот.
— Ну, у меня в экипаже не два человека, а три. Только мы в ваши машинки детсадовские втроём не помещаемся. Кошку ты видел, и есть ещё Диана. Такая, блондинка.
Я попробовал изобразить руками и блондинистость, и прочие Дианины достоинства. Получилось что-то вроде «мальчик показал жестами, что его зовут Хуан», но охранник меня понял:
— Ну?
— Ну, и мне Жан-Поль обещал, что мы каждый вечер будем видеться. Чтоб на победу настроиться, и всё такое. Вот и спрашиваю, ты меня к Диане сейчас отведёшь или потом, после ужина?
Охранник посмотрел на часы. Почесал в затылке.
— Сейчас твоя блондинка ещё не вернулась.
— А где она?
— Занята. На флейте играет.
— Что-о?! — Я аж подпрыгнул. Попытался схватить охранника за грудки. — Что ты сказал?! Кому играет?! Жан-Полю, что ли?!
— Отпусти, психический! — Охранник меня без труда отцепил и завернул руки назад. — Кому надо, тому и играет.
Провёл с десяток метров по коридору и затолкнул в камеру — мы, оказывается, пришли. Запирая решётку, буркнул:
— У вдовы покойного господина Монтрезо-старшего нежный желудок. Но она очень любит ростбифы.
— И чё? — офигел я. — Диана-то тут при чём?
— Господин Монтрезо-младший спросил у блондинки, на каком инструменте она умеет играть, — объяснил охранник, — она сказала, что на нервах. Такого инструмента у господина, к сожалению, не нашлось.
— Да уж, — пробормотал я. — Ему нервы, похоже, еще в детстве удалили.
— Господин Монтрезо-младший предложил блондинке собирать колорадского жука на картофельном поле, — не обращая на меня внимания, продолжил охранник, — другой работы для женщин, кроме жуков и музицирования, у нас нет, а заставлять заключенных страдать от безделья — негуманно, так господин Монтрезо-старший учил. Но услышав про жуков, блондинка совсем взбеленилась. Заорала, что может и на флейте сыграть — если, конечно, господин Монтрезо-младший — бессмертный и готов рискнуть. Тогда господин обрадовался и велел принести флейту.
— Э-э… принести? — уточнил я.
Сообразив, наконец, что речь и в самом деле идёт о музыкальном инструменте — а не о том, о чём подумал мой грешный разум. Хотя с Дианой мы, судя по рассказу охранника, думали в одном направлении. И чей разум грешнее — ещё вопрос.
— Флейту принесли, — закончил охранник, — я отвёл блондинку в раздевалку, а оттуда на ферму.
— Куда? — охренел я.
— На ферму. Я же сказал, у вдовы покойного господина Монтрезо-старшего нежный желудок. Но она очень любит ростбифы.
— Ну, сказал. Только Диана-то тут каким боком? Кухарка из неё паршивая, сразу предупреждаю.
— Кухарки у господина есть. Музыкантов не хватает, люди нашего мира не предрасположены к музыке. А для того, чтобы мясо было нежным, коровам необходимо слушать красивые звуки.
Еще с полминуты я, окончательно охренев от услышанного, пялился на охранника. А потом заржал так, что аж пополам согнулся. Пришлось сесть на койку — ноги не держали.
Диана. Играет. На флейте. Коровам.
Н-да, жаль, что Амадей её не видит. Вот уж когда почувствовал бы себя отмщённым за все обиды! Коровы, внемлющие музицированию Дианы — это тебе не Элегия с мечом.
* * *
К Диане меня отвели уже вечером. Пришёл охранник и объявил, что «блондинка вернулась».
Шли минут пять, и остановились не у решётки, как в моей камере, а возле металлической двери в обычной стене. Дверь была украшена окошком. Охранник его открыл и заглянул внутрь. Что там увидел — не знаю. Но, уже вставив ключ в замочную скважину, вдруг замер и с сомнением покосился на меня.
— Только вы там — не того…
— Чего «не того»? — не понял я.
— Ну… не это.
— А. Не, я с «этим» завязал наглухо. С понедельника — ни-ни. Возраст не тот, здоровье не позволяет. И вообще, мне в детстве цыганка предсказала, что меня сможет убить только мой кровный сын, так что я с тех пор
