Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Дашко Дмитрий
— Мне неизвестно для чего именно предназначена эта взрывчатка. Я всего лишь посредник и должен передать динамит кому-то другому.
— Кому?
— Не знаю! Честное слово, не знаю! Могу перекреститься! — Эсера трясёт, как больного лихорадкой.
— Поздно вам креститься, голубчик! Предали вы и веру, и царя, и Отечество! — морщится жандарм.
— Я говорю правду! — чуть не плачет Всяких.
— Допустим. Если вы не знаете, кому должны передать взрывчатку, каким образом вы были должны это осуществить?
— Мне было приказано прийти в гостиницу «Париж», после того как получу взрывчатку, оставить короткую записку для господина Адамова и ждать.
— Где ждать?
— В ресторации при отеле.
— Что дальше?
— Дальше ко мне должны подойти и назвать пароль.
— Какой?
— Простите, а мы не могли с вами прежде видеться в Петербурге на пятой выставке журнала «Мир искусства»?
— Отзыв?
— Вряд ли. Не люблю современную живопись.
— Хорошо, — кивает жандарм. — Как этот человек вас узнает?
— Я буду читать газету.
— Неплохо придумано. Неоригинально, но неплохо. А кто вам передал динамит?
— Он, как и я, эсер, член Иркутского комитета ПСР. Имени и фамилии его, простите, не знаю. Мне он известен по партийному прозвищу Мирон.
— Мирон? — Жандарм напрягает память. — Знаю такого: Терентий Смирнов, сын купца третьей гильдии. Личность известная, но разве что по слухам: фотокарточки и словесного портрета у нас нет.
— Он работает машинистом на поезде, прибывшем из Мукдена. Можно его взять и допросить, — замечаю я.
— Так и поступим, но прежде необходимо выяснить, кому и зачем понадобилась взрывчатка. Что-то мне подсказывает — в городе есть рыбёшка и покрупней, — задумчиво говорит Сухоруков.
Он вновь обращается к арестованному.
— Господин Всяких, как я уже говорил, у вас есть шанс загладить свою вину.
— Что я должен сделать?
— Всё то же, в соответствии с вашими инструкциями. Понесёте взрывчатку в гостиницу, оставите записку господину Абрамову и будете его ждать. Конечно, динамит мы подменим на что-то похожее, но не столь взрывоопасное, — усмехается жандарм.
— Модест Викторович, разрешите задать арестованному один вопрос? — аккуратно прошу я.
— Как я могу вам отказать? — удивляется он.
— Благодарю вас… Господин Всяких, а что если бы сегодня вас не отправили в город… Что было бы со взрывчаткой?
— Мне буквально повезло, — отвечает эсер. — Я сам хотел напроситься в увольнительную, а тут как манна с небес… Ну, а если б сегодня не удалось вырваться в Ляоян, тол привезли бы на следующем рейсе.
Поскольку в «Париже» наши «фейсы» уже засветились, а дядя Гиляй — чересчур колоритный персонаж, его к этой стадии операции не привлекают, а меня ведут в специальную комнату при жандармском участке, где лично сам штабс-ротмистр накладывает на моё лицо грим и нахлобучивает на голову парик.
Когда вижу своё новое «я» в зеркале, не могу не поаплодировать искусству гримёра господина Сухорукова. На меня смотрит одутловатое лицо чиновника средней руки и почтенного возраста.
— Да вам бы в театре работать! Цены бы вам не было!
— Ещё успеется. Вот выпрут в отставку, тогда и подумаю насчёт театра, — улыбается он.
Себя же он превращает в эдакого разбитного молодца-приказчика. Особенно ему удаётся прилизанная причёска и щедрая россыпь веснушек на лице.
— Хорош! Определённо хорош! — вертясь как дамочка перед зеркалом в примерочной, провозглашает Сухоруков.
В «Париж» мы приходим заранее, по одному. Наводим справки насчёт свободных мест, получаем отрицательный ответ и в скорбном расположении духа перемещаемся в кабак при гостинице.
И пусть у входа висит табличка, что перед нами «ресторан», назвать это небогоугодное заведение таким термином язык не поворачивается. Кабак — он и есть кабак, даже если на вывеске написано другое.
Посетителей немного, свободных мест полно — занимай любое. По договорённости садимся за разные столики, но так, чтобы могли при необходимости перекинуться словом.
Делаем заказы.
Сегодня я успел только позавтракать, так что обед будет в самый раз, хотя цены тут, конечно, кусаются.
Ничего, штабс-ротмистр обещал всё оплатить за счёт своего управления.
Появляется Всяких.
Мы хорошо с ним поработали. Он не выглядит запуганным, ведёт себя вполне естественно, словно и не было ареста и последующих разговоров.
Половой с перекинутым через руку полотенцем столбиком встаёт возле него, внимательно выслушивает и убегает на кухню.
Сам же вольноопределяющийся достаёт портсигар, выбивает из него папиросу и начинает курить. Рядом лежит свежая газета.
Кухня в ресторации на китайский манер неторопливая, блюда готовятся целую вечность.
Сухоруков плещет себе в стопочку водки из графинчика, залпом опрокидывает без всякой закуси.
Я же прихлёбываю морс, разведённый до состояния колодезной водицы.
И мне с моего места, и жандарму хорошо видна спина Всяких.
Вольноопределяющийся закуривает уже третью папиросу.
Голову начинают посещать разные тревожные мысли. А что, если тот, кого мы ждём, сегодня не придёт. Ну мало ли — заболел, по делам уехал… Всякое в жизни бывает. Ну не сидит же он, как привязанный и не ждёт каждую секунду заветной весточки.
В ресторацию входит новый посетитель: немолодой мужчина в чёрной форменной тужурке инженера путей сообщения.
Сначала замирает, осматриваясь, потом решительно подходит ко Всяких.
Жандарм заметно напрягается.
— Прикурить не найдётся? — доносится голос инженера.
Прикурив от зажигалки вольноопределяющегося, железнодорожник уходит вглубь ресторации и остаётся там.
Ложная тревога, понимаю я и едва не «зеваю» следующего гостя заведения. На сей раз это офицер — капитан-артиллерист.
Тоже, отнюдь не молод, около сорока, острая бородка клинышком, монокль, крючковатый нос.
Наш клиент или опять мимо?
Капитан обводит зал внимательным взглядом, а затем оказывается возле вольноопределяющегося. Что-то говорит, причём, словно себе под нос, я не могу различить слова, только отдельные звуки.
Всяких отвечает, капитан удовлетворительно склоняет подбородок и присаживается к нему.
Завязывается беседа, и снова — ничего не разобрать.
Бросаю взгляд на жандарма, тот успокаивающе отрывает пятерню от стола.
— Не переживайте, Николай Михалыч. Я умею читать по губам.
— Слава богу.
— И специальным курсам, — улыбается Сухоруков.
— Это он?
— Да. Спросил про выставку в Петербурге.
— Будем брать?
— Рано. Надо понять, что он собирается взорвать. К тому же, могут быть и другие сообщники.
Постепенно начинают приносить заказанные блюда. Ем быстро, почти не прожёвывая пищу. Во-первых, невкусно, во-вторых, в любой момент придётся сорваться — а я голодный. И неизвестно, когда ещё удастся перекусить и чем.
— Капитан велел Всяких идти вместе с ним, — сообщает жандарм.
— Прямо сейчас?
— Можете кушать спокойно. Только после того, как пообедают.
— Хоть что-то хорошее…
У входа в «Париж» прячутся ещё двое переодетых жандармов и дядя Гиляй, так что вряд ли упустим эту парочку. Но, на всякий случай, Сухоруков выходит чуть пораньше, а я расплачиваюсь и покидаю ресторацию через минуту, после того, как эсер и артиллерист исчезают в дверном проёме.
Почти сразу сбоку подруливает один из жандармов Сухорукова.
— Велено идти туда, — показывает взглядом направление он.
— Спасибо, братец.
Аккуратно ведём парочку террористов, и постепенно становится ясным их маршрут.
— Склады боеприпасов, — сквозь зубы выдыхает дядя Гиляй.
Теперь он снова составляет мне компанию в слежке.
— Сволочи! — рычу сквозь зубы я.
Если склады взлетят на воздух, ущерб для армии будет колоссальным. И сейчас-то наша артиллерия экономит снаряды, а в случае уничтожения запасов, вообще наступит снарядный голод, а это почти конец.
