Вой молодых волков (СИ) - Чайка Дмитрий
— Душа моя! — Берислав поднял ее и ласково обнял. — Я же просил тебя не делать так пока. Я обойдусь без твоих поклонов. Ты что-то хотела?
— Наш уговор, — Ванда с трудом села в кресло и выпрямила спину. — Я исполнила свою часть, дело за тобой. Наш сын Ярослав… Ты помнишь о нем?
— Помню, — кивнул князь. — Святослав поклялся, что исполнит любое мое желание. Так что я уже работаю над этим. Наш мальчик получит то, что причитается мне. На, полюбуйся!
Он положил перед ней новенький, только что из-под штемпеля, солид, который Ванда жадно схватила со стола. Она прочитала то, что написано на нем, и ее лицо просияло. Ее сын не прогнется и не станет менять имя на ромейское. Цезарь Ярослав! Пусть кто-то попробует возразить!
— Ваша светлость! — в кабинет, оттолкнув секретаря, ворвался кравчий Милан Душанович и заверещал. — Ее царственность Людмила! Не дышит! Не я! Мне не давали пробовать ничего! Не велите казнить! Я не ведаю, как это вышло!
— Яд? — побледнел Берислав.
— Яд, — толстый, словно колобок, кравчий трясся как осиновый лист. Его тоже учили на совесть, и он не хуже собаки мог почуять сторонний запах. — Тот, что из абрикосовых косточек делают. У ее царственности перегонные кубы свои! Те самые, с которыми она притирания свои готовит! Не велите казнить! Сама она, наверное… Я не говорил никому…
— Слово и дело! — сказал Берислав, а секретарь и кравчий склонили головы. — Никому про яд ни слова! Поняли?
Он встал и пошел в покои матери, а гвардейцы перекрыли второй этаж, заперев людей там. За толстыми резными дверями шла суматоха, и раздавался истошный женский плач. Служанки носились как угорелые, и лишь тычки стражников разогнали их по комнатам, где они и притихли.
Людмила лежала на своей кровати ничком, а пустой кубок валялся рядом, промочив драгоценное парчовое покрывало, расшитое золотыми нитями. Императрица умерла, облаченная в пурпур, с диадемой на голове. Она приняла яд и спокойно легла, пытаясь сохранить достоинство даже после смерти.
— Да что же ты, мама? — по щеке Берислава пробежала одинокая слезинка. — Да как же ты так! Зачем?
Он застыл так надолго, а потом вытер слезы и повернулся к секретарю, который с каменным лицом стоял рядом. Сухим и отрывистым голосом князь приказал.
— Патриарха Григория сюда! Быстро! И святую воду пусть возьмет!
Берислав стоял, глядя на мать, которая не перенесла смерти любимого сына. А, может быть, она не перенесла поражения того, что считала единственно верным. Того, во что верила всей душой. Она ведь знала точно, что если Кий проиграет, то служение старым богам беспощадно выкорчуют по всей Словении. Людмила ведь была неглупа и понимала, к чему все идет. Может быть, живая Богиня не захотела становиться рабой божьей? Может быть, она захотела умереть той, кому поклонялись при жизни?
— Гордыня, мама, — прошептал Берислав. — Грех смертный, совершенный по наущению Сатаны… Ну, да ничего, я спасу твою бессмертную душу! Я не позволю тебе гореть в геенне огненной! За тебя будут молиться все епископы! Я засыплю храмы дарами! Господь милостив, он простит твой грех и твое неверие!
— Господи Иисусе, помоги нам! — услышал Берислав испуганный голос патриарха Григория, которого почтительно, но настойчиво привели с подворья, что стояло тут же, в замке. — Да неужто…
— Императрица еще жива, владыка! — резко повернулся к нему Берислав. — Ее сердце пока бьется, но она умирает! Моя мать перед смертью пожелала принять таинство крещения. Это стало ее последним желанием. Я клянусь, что своими ушами слышал это! Поспеши!
Патриарх Григорий перекрестился и начал нараспев читать положенный чин, а Берислав шептал, искусав до крови губы:
— Прости мне, господи, эту ложь, ибо во благо она… А ты, мама! Славы хотела? Поклонения людского? Будет тебе поклонение! Я на каждом капище языческом часовню твоего имени поставлю. Пусть святая Людмила и после смерти Золотому роду послужит. А я… да, я грешник великий. Я же слово давал патриарху Григорию. Я ему обещал, что ты завет Христов примешь, а он мне за это буллу даровал на брак с Вандой. Не велят отцы церкви вторым браком сочетаться, грех это великий. Но оно того стоило. А деяния свои я искуплю… Я уже знаю как.
Глава 23
Три года спустя. Август 661 года. Братислава.
Смиренный инок, князь-епископ Братиславский Берислав I, работал с почтой в отцовском кабинете. На него свалился немыслимый груз, ведь он оставался великим логофетом Словении и главой Малого совета. А еще патриарх Григорий, посвятивший его в сан, убыл в Александрию, где православие все больше сдавало свои позиции. У святейшего там намечалось множество дел. В Египте усиливались монофизиты, да и православная Африка, и христианские государства ливийцев-берберов требовали неусыпного внимания. Княжна Власта, правившая вместе с мужем царством Джедар, землями южнее Карфагена, раскинувшимися от Гарамантиды и до самой Мавретании, держала страну железной рукой. Она все же нашла язык с Косейлой, своим супругом, и смирилась с судьбой. Она — женщина Золотого рода, и она осознавала свой долг.
Патриарх убыл и еще по одной причине. Он не хотел участвовать в том, что случилось после смерти Людмилы. В течение двух лет капища разрушили, а на их месте поставили скромные срубы с крестом на крыше, посвященные святой императрице, покровительнице врачевателей, женщин и детей. Мало кто мог сопротивляться этому, да и не хотели люди, измученные войной и голодом. Ведь хитроумный князь-епископ не стал упоминать ни Иисуса, ни деву Марию, лишь Богиню, которая вознеслась к небесам. Григорию претило это, но не отдать должного своему ученику он не мог. Люди ходили в церковь, учили молитвы, а крови при этом пролилось так мало, что было даже удивительно. И все равно, он считал все это недостойным обманом. Патриарх был существом возвышенным, он думал, что народ нужно вести к истинной вере проповедью, а не подменой демонов поддельными святыми.
Берислав, услышав это от него в очередной раз, скупо улыбнулся, но ничего не сказал. Он принял на себя груз пастыря в этих землях, ведь Словения стала отдельным церковным экзархатом, подчиненным его святейшеству. Точно так же, как с культом Богини, князь-епископ поступил со святым Власием, который постепенно заменял собой Велеса, и с Ильей-пророком, заменившим Перуна, и со святым Георгием-змееборцем… До полной победы христианства остается еще не одно столетие, но путь к ней уже проложен. Язычество останется жить в ритуалах, пословицах и суевериях, и оно плотно вплетется в местный извод христианства, порождая что-то совсем уж отдельное, не похожее ни на что. По крайней мере, здешние святые отцы куда проще относились к плотской любви. Они цитировали апостола Павла, который любовь считал даром божьим, и сами аскетизмом не страдали. Любовь к Родине и подчинение власти ценились больше, чем что-либо иное, и это разительно отличалось от восточной империи, истерзанной религиозными распрями. Там власть священников была такова, что даже василевсы не смели противиться их воле. В Словении почиталась благом и воинская доблесть, входившая в прямое противоречие с десятью заповедями. Но поскольку служение стране ставилось превыше всего, то и этот постулат обходился легко, не вызывая особенного противоречия. В общем, Берислав действовал по заветам отца, создавая веру, которая не подменяет собой государство, а лишь служит ему.
Он подбросил дров в огонь и задумался…
— Дядюшка! — София, жена цезаря Александра, присела в церемонном поклоне. Она носила пурпур, единственная из женщин Словении, но границ не переходила. Она отдавала себе отчет, кто такой ее дядя. — Благословите маленького Брячислава.
Они неплохо поладили с мужем. София, которая красавицей отнюдь не считалась, плакала порой в подушку, когда узнавала про беременность очередной служанки, но терпела. У ее отца два десятка наложниц было, что же уж теперь…
— Иди сюда, малыш! — раскинул руки Берислав, и мальчишка залез к нему на колени, крепко прижавшись к груди. У него было два деда, но первого он почти не знал, видел всего пару раз.
