Вой молодых волков (СИ) - Чайка Дмитрий
Пару недель спустя. Братислава.
— Где мой сын? — голос Людмилы отдавал ледяной стужей.
Она впервые за многие месяцы заговорила с Бериславом, и даже сама пришла к нему в кабинет. В Братиславе на хозяйстве оставался только великий логофет, а наследник Александр с тысячей конницы усмирял мятежные земли, принимая присягу на верность. Там уже почти не осталось знати. Вся она либо сбежала, либо была казнена, либо, в знак особой милости, махала киркой в соляной шахте. Следом за войском шли егеря и подьячие из Тайного Приказа со списками людей. Усадьбы владык разорялись вчистую, а их близкую родню и слуг расселяли по разным концам огромной страны, от Киева до Италии. Увидеться еще раз им уже будет не суждено. Выселят и те роды, которые дали своих воинов для участия в мятеже. Они уйдут в другие земли, а на их место поселят верных людей. Такова была воля покойного государя Само, которую с точностью водяной клепсидры исполнил его второй сын.
— Так где Кий? — не выдержала Людмила, голос которой дрогнул. Берислав, который в считаные месяцы стал ей чужим, смотрел на нее хмуро и неприветливо.
— Погиб в бою, как и подобает воину, — сухо ответил князь. — Не знал, мама, что у тебя всего один сын. Если бы ты любила нас одинаково, может быть, он был бы сейчас жив? Ты не думала об этом?
Он опустил голову вниз и начал перебирать бумаги. Так он показал матери, что разговор закончен, и Людмила поняла намек правильно. Она, не меняясь в лице, вышла и направилась к себе. Берислав же позвонил в серебряный колокольчик, который достался ему от отца, и на его звук вошел секретарь.
— Княгиню Ирмалинду позовите ко мне!
— Слушаюсь, царственный, — поклонился евнух.
Это был тот самый мальчишка, которого Вацлав освободил когда-то в Константинополе. Это его отец показал дорогу к предателю Любушу, похитителю княгини Милицы. Никчемный калека бесполезен в крестьянской семье, а потому его забрали с собой. Евнух вырос здесь и получил лучшее образование. Он не слишком умен, но неболтлив и предан Золотому роду как собака, за что его и ценят.
— Ты звал меня, государь-муж мой?
Ирмалинда смотрела на Берислава с затаенным страхом. Он ни разу не заговорил с ней за последние недели, и это его молчание пугало больше, чем если бы он на нее орал. С тех пор как Кий погиб, Ирмалинда не спала ночами и почти не ела, отчего похудела так резко, что многие считали ее больной. Круглые когда-то, налитые румянцем щеки опали, а глаза ввалились и смотрели на мир со страхом и затаенной болью. Только блеск драгоценностей никуда не делся. На голове княгини сиял золотой обруч, усаженный по кругу самоцветными камнями, а пальцы унизывали массивные перстни.
— Я знаю, что ты сделала, — ответил Берислав. — И тебе нет прощения. Ты предала меня, обрекла на смерть. И мать моих детей обрекла тоже… Ты больше мне не жена.
— Нет! Нет! — в отчаянной попытке спасись замотала головой княгиня. — Я не делала ничего! Наговаривают на меня!!!
— Вот запись твоего разговора с Кием, — Берислав равнодушно бросил перед ней густо исписанные листы бумаги. — Два человека за стеной сидели. Они слышали каждое слово.
— Так это ты… — схватилась она за сердце. — Ты все подстроил! Ты ко мне ту боярыню прислал… Правду люди говорят про тебя… Как же тебя земля носит, изверг поганый! Ты же полстраны кровью залил! Да что же ты за человек такой!
— Я хороший человек, — сухо ответил Берислав. — Я делаю то, что полезно для державы. Но иногда я бываю излишне добр, и потому ты останешься жить. Но не здесь, Ирма. Для тебя приготовили келью в дальнем монастыре.
— Прости, умоляю! Дай мне уехать в Тюрингию, к брату! — Ирмалинда залилась слезами и сумбурно запричитала. — Это все она, колдунья твоя! Она порчу навела, потому и не родила я! Знаю, что не люба тебе… так что ж теперь… Мы рода великого, для нас это и неважно совсем. Мое дело женское, дитя на свет произвести. А ты… Ты! Ты ни за что меня считал! За грязь! А я королевская дочь, а не селянка черноногая! За что ты так со мной⁈ Умоляю! Отпусти! Век буду бога молить за тебя!
— Отпустил бы, — холодно ответил Берислав. — Но ведь ты, Ирма, моей смерти у брата попросила, а это измена. Я бы тебя, сука, собственной рукой порешил, да только батюшка покойный не велел кровь Золотого рода лить. Сказал, что ящик Пандоры это откроет, и истребим мы друг друга в вечной войне. А ты как-никак княгиня и жена мне. Для того чтобы собраться, даю тебе час. Драгоценности, шелка и золото оставишь здесь. Они тебе больше ни к чему. Я за тебя все, что положено, заплатил уже. А теперь, дура постылая, пошла вон отсюда!
Берислав подошел к камину и подбросил туда пару поленьев. Он знал, что это дурацкая забава, но, подобно своему отцу, живой огонь любил. Есть что-то завораживающее в пляске огненных лепестков, прирученных человеком. Можно смотреть на это и час, и два не отрываясь. Так поступают родовичи зимой, когда делать нечего целыми днями. Они чешут языки, рассказывая всякие небылицы, да играют в шашки и шахматы, дожидаясь прихода тепла. Тяжелая будет эта зима, на редкость тяжелая. Сколько земель разорили, сколько припасов пограбили… Сколько побили народу!
— Людишек бабы еще нарожают, — решительно сказал сам себе Берислав, который не отводил взгляда от огня, — зато знать словенскую извели почти под корень. И половины старых родов владык не осталось. Да и тех, кто выжил, вырвем из привычных мест, словно спелую репку. Станут изгоями, знатными холопами императора, как патрикии ромейские. Славно братец Кий службу Золотому роду сослужил. Всю сволочь на себя собрал, словно губка морская.
Он снова погрузился в бумаги, которых секретарь принес целую кипу. Прошения о помиловании от бояр и владык, замешанных в мятеже. Берислав брал каждое в руку, читал внимательно, а потом накладывал резолюцию: «Отказать, повинен смерти». Докладная из Тайного Приказа. Тело младшего из Аратичей не найдено, скорее всего, ушел.
— Бессрочный сыск объявить, — бормотал Берислав, тщательно выписывая буквы. — Награду дать в тысячу рублей за голову. Вот так-то… Тебя теперь по всему миру гнать будут, дружок… Как волка. Привезут мне башку твою в горшке с медом…
Следующая кипа бумаг. Поздравления от бояр и владык, которые думали отсидеться все это время и не показывались на глаза, пока не стал ясен победитель. Все уверяли в преданности и клялись, что исполнят любую службу, какая государям будет потребна.
— Исполните, — мертвым взглядом посмотрел на кипу бумаг Берислав. — Богом клянусь, что исполните! От вас даже здесь страхом разит и дерьмом. Ненавижу вас всех! Жаль, казнить не могу, не за что. Ну да ничего, сослужите вы службу. Не захотели воинами преданность доказать, докажете палачами. Самолично братьев и зятьев своих казните. Своими руками на колья их рассадите, и головы им рубить будете. Будете знать, как у печки отсиживаться, когда война идет. А не захотите — рядом с ними на плаху ляжете как изменники.
Прошение от префекта Норика и кавалера ордена Андрея Первозванного большого боярина Любима. Бьет челом за Мирко и Сташко Святоплуковичей, братьев жены.
— Хрен с тобой! — крякнул Берислав и черкнул: «Помиловать, отправить на десять лет в соляную шахту, а потом, коли выживут, приписать к крестьянской веси податными людьми.»
— Ее светлость Ванда прийти изволили! — просунул голову в дверь секретарь.
— Зови! — кивнул Берислав и поднялся навстречу. Его жена выжила, только грубый рубец длиной в ладонь украшал безупречное прежде тело. Она была бледна, потеряв много крови, но постепенно приходила в себя. Вот уже и лестницу осилила.
— Государь-муж мой! — Ванда присела и поморщилась.
Раненый бок все еще болел, хоть швы лекари давно уже сняли. Стрела-срезень, которой обычно били крупного зверя, порвала мышцы между ребрами, но не задела ни печень, ни легкое. Ожерелье царицы Рани Суханади и странная прихоть Гудрун, которая хотела принести побольше мук, спасли Ванде жизнь. Бронебойная стрела, пущенная умелой рукой с тридцати шагов, без сомнений, пробила бы ее насквозь.
