Мы из блюза (СИ) - Сорокин Дмитрий

И поднялся, околдованный, весь Мадагаскар!

Барабаны отбивают стуки,

Витые роги извергают звуки,

В этом месте больше нет скуки -

Весь Мадагаскар танцует буги!

Самозабвенно пляшут девы – по племенам, по родам.

И ты давно в костюме Евы, и я – нагой, как Адам.

Нет, это вовсе не проклятье – это радости дар,

И стонет в танцевальной страсти остров Мадагаскар!

Барабаны отбивают стуки,

Витые роги извергают звуки,

В этом месте больше нет скуки -

Весь Мадагаскар танцует буги! [1]

«Ну ты и жжёшь, Николай Степанович, - подумал я, мысленно уже напевая этот несомненный хит. – Цензоры прибьют наши уши к Александрийскому столпу, или как там эта палка посреди Питера называется!»

***

Васька отчаянно завидовал закадычному приятелю Прокопу. Да, он, конечно, вкалывает в трактире у Коробейникова с утра до вечера, уматывается вусмерть, но и деньгу с того имеет, мамку с сёстрами кормит – батька-то как на войну ушёл, так и ни слуху, ни духу, сгинул давно, поди. А Ваське, что ни день – закон божий, естественная история, латынь эта проклятущая… Эх, тяжела и бессмысленна жизнь гимназиста с середины августа по начало июня! А ещё надзиратель с кондуитом, попадись ему только не в том месте не в том виде, света белого не взвидишь… Но вот если ближе к вечеру, да на любимом месте, где Пресня в Москву-реку впадает, против Дорогомиловской набережной, встретить дорогого дружка… Тут и поболтать, и похвастать, если есть чем, а то и затеять можно всякое. И надзиратель сюда никогда… впрочем, тьфу-тьфу-тьфу!

Когда Васька пришел в условленное место, Прокоп сидел на берегу и вид имел самый мечтательный.

- Хочу стать музыкантом, - поделился друг, не отрывая взгляда от реки, по которой ползли три лодки.

- Чего это ты вдруг? – спросил Васька, садясь рядом.

- У нас в трактире новые пластинки, заводят без перерыва – публика требует. Граммофон сломался уже, новый поставили, а им все давай и давай. Одно и то же, представляешь? Но оно того стоит!

- Да что ж там такое, говори толком!

- Там новая музыка, Васька. Совсем новая. «Блюз» называется. Печальная и простая. И понятная, хотя, кто-то говорил, что этот Коровьев и для господ песни сочиняет, со всякой заумью.

- Коровьев? Это кто? – не понял гимназист.

- Певец этот модный, которого пластинки. И я так хочу!

- Так это, поди, сколько лет учиться надо? На пианино играть хотя бы?

- Ништо! Коровьев вовсе на гитаре играет!

- Тю, гитара. Где взять-то её?

- Так я подумал – гитара, оно и хорошо, конечно. Но ведь и на балалайке ж сыграть можно? А на ней я немного умею – дед учил. Жаль, пропил батя ту балалайку…

- Вот ты завелся! – засмеялся Васька. – Ну, какой из тебя музыкант?

- Пока никакой, - честно признался Прокоп. – Но главное ведь – это хотеть!

За следующие два дня в васькиной жизни произошло огромное количество событий, и это не считая учебы и домашних нагоняев – как обычно, совершенно ни за что. Уже назавтра у себя во дворе на Проточном Васька услышал необычную песню – как оказалось, тот самый блюз того самого Коровьева. Он пел про мотылька. Сосед хвастался новыми пластинками, да так, что половине переулка слышно было. И всем рассказывал, что это такое, и как ему посчастливилось купить эту редкую редкость, за которую вся Москва давится. Музыка Ваське понравилась, но в смятение чувств отнюдь не привела. Однако Прокопа он одного не оставил, и весь вечер они обсуждали, где тому достать балалайку. А на другой день за тридевять земель, аж на Сухаревке, выследили пьяного балалаешника и, грешным делом, балалайку-то у него и украли. Теперь друзья обсуждали, где найти столяра, чтоб спереть у него морилку: Васька, как начитанный всяких умных книг, в том числе про сыщиков, порекомендовал трофей перекрасить, чтоб никто не узнал.

А на третий вечер Прокоп сидел опять на берегу реки с некрашеной пока балалайкой в руках, и, неуверенно брякая по струнам, пытался даже петь:

Гадала цыганка мне раз по руке –

С тех пор пронеслось много лет –

Сказала: «Пройдёшь ты всю жизнь налегке,

А сгинешь там, где рассвет.

***

Афиша в Петрограде

Спешите видеть!

Проездом из Одессы в Монте-Карло! Известный певец Алексис Заворотный исполнит печальные романсы г-на Вертинского и новомодные блюзы г-на Коровьева! Представление единственное, 10 октября в заведении Кошмарова на Песочной набережной! Билет 10 руб.

***

А день все не кончался и не кончался. Двадцать песен – шутка ли! Причем две из них пришлось сочинить, и восемнадцать – вспомнить. Но, вынужден признаться, что представители грамофонного общества, или как оно там, напали на меня очень своевременно: в свете того, что мы сегодня обсуждали с господами офицерами под занавес пикника, деньги мне сейчас понадобятся и, крайне желательно, деньги огромные. Так что работаем, Матрёшка моя…

Дочь – а я, вот чудо, успел уже сродниться с моим утконосиком, будто всегда тут была, - помогала, и немало. Суждения ее были временами парадоксальные, но по-житейски верные. Так она вслед за Надей Юргенс забраковала «Город золотой», причем, мотивируя точно так же – усталостью общества от поповщины! Но Надя у нас вся из себя благородная девица из училища, а Матрёна – крестьянка из Сибири, вот в чем штука-то… Но это ладно. Когда я ей спел чайфовское «Ой, йо…», благоразумно заменив неведомый «телек» газетами, она мне указала, что песня эта безысходная, а надежду все же стоит людям давать, а не толкать к нехитрому набору из бутылки и веревки с мылом. Короче, папа, блюз – дело хорошее, но вот чтоб только не безнадёга, ладно?

А ведь она совершенно права – безнадёги тут и без моей помощи – ложкой ешь.

К полуночи всё же управились. У меня заплетались пальцы и язык, дочь клевала носом.

- Пап, а спой колыбельную вот прямо для меня, а? – вдруг попросила она.

Я подождал, пока она уляжется, сел рядом с кроватью на табуретку.

Ни дождика, ни снега, ни пасмурного ветра в полночный безоблачный час.

Распахивает небо сверкающие недра для зорких и радостных глаз.

Сокровища вселенной мерцают, словно дышат, звенит потихоньку зенит.

А есть такие люди, они прекрасно слышат, как звезда с звездою говорит:

- Здравствуй!

- Здравствуй!

- Сияешь?

- Сияю!

- Который час?

- Двенадцатый, примерно.

- Там, на Земле, в этот час лучше всего видно нас.

- А как же дети?

- Дети? Спят, наверно.

Как хорошо, от души, спят по ночам малыши -

Весело спят, кто в люльке, кто в коляске.

Пусть им приснится во сне, как на Луне, на Луне

Лунный медведь вслух читает сказки [2] .

Как допел, как добрался до кровати, как разделся, как ложился и убрал ли гитару в кофр – простите, не помню. Устал. Но что ребенок отрубился еще на первом куплете – помню отчетливо.

Утро принесло понимание, что скоро прискачут ретивые представители рекорд-лейбла, а я, хоть музыкально и готов, помещение нам не то, что не сыскал, но даже не пытался. И плохо представлял, с какого конца вообще браться за это дело. Можно было бы напроситься к Вырубовой или даже на конспиративную дачу к жандармам, но высочайшим повелением покидать периметр мне противопоказано. Что ж, пойду-ка поброжу, может, на свежем воздухе и появится удачная мысль.

Но сперва нам принесли завтрак. Потом, едва я дернулся к первой папиросе, за мной снова пришел бабушкин адъютант, и оставалось только молиться всем умершим блюзменам, чтобы на сей раз обошлось без гигантских статуй и внезапных землетрясений. И ещё несколько угнетала мысль, что я так и не сподобился узнать, как же зовут вдовствующую императрицу. Ну не до того мне было. А спросить у моего провожатого – как-то неловко. Ну да ладно. На этот случай есть официальное титулование: очень удобно, не ошибёшься.