Крид: ЗА ОРДУ!!! - Сим Симович
Крид. Это имя ранило Архангела сильнее, чем меч. Бессмертный, что насмехался над самой сутью бытия и самим понятием смерти. Каждая потерянная битва, каждый павший друг, каждая пролитая слеза — всё это сводилось к одной навязчивой идее: найти и наказать Виктора Крида за его беспечность и проклятие вечной жизни. Но он ускользал, словно призрак, и его бессмертие казалось Михаилу оскорблением самой справедливости.
И вот тогда, среди призраков павших воинов, появлялось его лицо — лицо улыбающегося ублюдка, возвышающегося над горами трупов. И в этот миг Михаил не был Архангелом, хранителем всего святого. Он становился животным, одержимым яростью, поглощённым огнём ненависти. Вспышки на его мраморном троне становились сильнее, чаще, беспорядочнее, отражая бурю, разрушающую его душу. Он терял контроль, терял лицо, погружаясь в бездну собственных эмоций, в беспощадный вихрь гнева и отчаяния.
Но каждый раз, исчерпав свой запас ярости, он останавливался. Останавливался на грани безумия, оглядываясь в бесконечность своих чертогов. И тогда, в самом сердце бури, он улавливал тихий шёпот своего сознания. Шёпот самокопания. Шёпот, призывавший к самоанализу. Почему он позволяет себе опускаться до уровня своего врага? Разве это не победа Крида, если он заставляет Михаила унижаться до его низменных инстинктов?
Этот шёпот, это самокопание и было его истинным мучением. Вечная война и борьба с самим собой, попытка сохранить свою душу в бесконечном потоке крови и разрушения. И в этом одиночестве и вечной борьбе заключалась его истинная, неизбывная боль. Медитация становилась не бегством, а единственным средством сохранить себя, свою душу, саму свою суть перед лицом вечности.
Бесконечность чертогов Михаила сгустилась, словно самая густая краска ночи. Мраморный трон, до этого момента пульсировавший призрачными вспышками цвета, внезапно почернел. Не просто потемнел, а превратился в абсолютную тьму, в чернь, поглощающую свет, в бездну, из которой не может пробиться ни один лучик. Это было не просто изменение цвета, а метаморфоза, переход от живого сияния к мертвенной неподвижности. Белоснежный мрамор, пронизанный изящными прожилками обсидиана, исчез, поглощённый абсолютным чёрным цветом, и лишь лёгкие изгибы и линии напоминали о его былой красоте.
Воздух сгустился, задрожал, и из ближайшей тени, из самой глубины мрака, выступила фигура. Она была закутана в длинную, тяжёлую мантию цвета ночного неба, сшитую, по-видимому, из грубой, необработанной ткани. Эта мантия, похожая на одеяние затерявшегося в песках пустыни кочевника, словно впитала в себя мрак веков. Она не отражала, а поглощала свет, делаясь ещё более тёмной и таинственной в тусклом сиянии далёких звёзд, пробивающихся сквозь непроницаемый купол чертогов. Вокруг фигуры распространялась аура глубокого, насыщенного синего цвета — тёмно-синий, почти чёрный, словно самая глубокая ночь на бескрайнем море. Этот цвет буквально подавлял оставшийся свет.
Глубокий капюшон полностью скрывал лицо незнакомца. Лишь очертания фигуры, её поза выдавали скрытую в мантии мощь и величественность. Но даже поглощённый тьмой, он оставался олицетворением безмолвия и вечной ночи. Над головой незнакомца, пробиваясь сквозь плотный объём тёмно-синей ауры, сияло бледное, загадочное свечение, словно призрачный нимб, подчёркивая его сущность.
Однако появление незнакомца совпало с нарастающим хаосом в разуме Михаила. К давящей тяготе вечности прибавились безумные шёпоты и голоса. Это были голоса его павших братьев и сестёр, голоса тех, кого он любил и кого потерял. Они шептали его имя, взывали к нему из бездны, их голоса переплетались в безумный, неразборчивый хор, сводящий Архангела с ума. Каждый шёпот был осколком боли, каждый голос — ударом в сердце. Они не давали ему сосредоточиться, не позволяли понять, кто этот незнакомец и что он хочет. Михаил боролся с накатывающей волной безумия, стараясь проникнуть сквозь этот хор голосов, стремясь хотя бы на мгновение сосредоточиться на таинственном незнакомце, на его мрачном великолепии. В этом безмолвии, в этом молчаливом пребывании на грани между бытием и небытием, заключалась угроза. Угроза, которая не говорила, а была видна в каждой складке мантии, в каждом движении тени, в самом воздухе, сгустившемся вокруг незнакомца, и в безумном шёпоте мёртвых, терзавшем душу Михаила.
Шёпот мёртвых достиг своего апогея. Это была не просто звуковая какофония, а физическая боль, пронзающая мозг Михаила, раскалывающая череп, разрывающая душу на части. Архангел рухнул на колени, скрючившись от нестерпимой боли; его тело содрогалось в конвульсиях. Мир рассыпался на осколки, и единственное, что он чувствовал, — это невыносимая агония, искажающая реальность.
И в этот момент, в самый разгар мучительного безумия, произошло нечто невообразимое. Раздался оглушительный щелчок — резкий, чётко очерченный звук, словно разряд могущественной энергии, пронзивший весь чертог. Этот щелчок не был просто звуком, он был волной, волной абсолютной тишины, прошедшей сквозь все чертоги Михаила, словно проникая в самую глубину бытия.
В одно мгновение исчезли все голоса. Шёпот мёртвых прекратился. Безумный хор умолк, уступив место потрясающей, глубокой тишине. Эта тишина не была пустотой, она была наполнена совершенно новой, неизведанной энергией. Это была тишина, рождённая мощью, которая превосходила воображение.
Михаил, ещё несколько мгновений назад извивавшийся в муках, застыл. Боль исчезла как не бывало, сменившись глубоким, почти потрясающим удивлением. Он медленно поднял голову, его взгляд прикован к фигуре в тёмной мантии. Тёмно-синяя аура вокруг незнакомца сияла ещё ярче, подчёркивая его непостижимую мощь. Архангел был заворожён, очарован этой прекрасной, спокойной силой, подарившей ему спасение от безумия. Он был словно мышь, зачарованная флейтой крысолова, покорно ожидая неизвестности, но уже без прежнего ужаса. В безмолвной магии незнакомца скрывалась загадка, и Михаил, забыв о своих муках и своей бесконечной войне, полностью погрузился в созерцание этой удивительной красоты. Красоты абсолютной тишины. Красоты безмолвия.
Оглушительный смех разорвал безмолвие, словно гром среди ясного неба. Смех был звонким, пронзительным, и в нём не было ни капли добродушия. Это был смех триумфа, смех победителя, смех, заставляющий волосы вставать дыбом. Он исходил от фигуры в тёмной мантии, от того, кто всего несколько мгновений назад погрузил чертоги Михаила в безмолвие.
Затем, с лёгкостью, несоразмерной его внушительной ауре, незнакомец бросил к ногам Архангела громадный фолиант. Книга была огромной, тяжёлой, словно выкованной из самого мрака, и в её лаконичной надписи на древнем енохианском языке Михаил увидел словосочетание, пронзившее его насквозь: «Ангелы Виктора Крида».
Фолиант был совершенно чистым, белым, словно нетронутый лист бумаги. Но обложка была украшена сложной и непостижимой рунической печатью, излучающей мрачный блеск. Это была печать поглощения, знак бесконечного потока энергии, и Михаил мгновенно понял её суть. Он понял, как наполнить эту книгу, какую
