Без маршала Тито (1944+) (СИ) - Соболев Николай Д. Н. Замполит
— Решение будет, — заверил его Велебит. — Все документы подготовлены, остались формальности.
Минут через пять еще одна девушка, в косынке поверх гладких волос и клетчатом платье, привела большеголового темненького мальчика лет четырех и почему-то державшуюся за него светленькую девочку помладше. Года два назад я Мишо видел, но тогда он совсем младенец был, а сейчас вон какой серьезный…
— Вот, Мишо, тебя забирают в семью… — начал было Круно.
Девочка тут же заревела так, что мы покачнулись. Ее немедленно поддержал Мишо, но при этом обнял подружку с явным желанием защитить ее ото всех. Пока они голосили, я спросил у девушки в косынке:
— Это кто?
— Габи, то есть Габриела, три года. Они всегда вместе.
На все наши уговоры Мишо ехать со мной парочка отвечала ревом и категорическим отказом, и вцеплялась друг в друга с нездешней силой.
Устав от бесплодных попыток, я спросил Велебита:
— Как быстро можно оформить удочерение?
Владо огладил высокий лоб и волосы, подумал и выдал — два дня.
— Миша и Габи, а вдвоем поедете? — присел я перед детьми.
Рев стих, после некоторого молчания оба ответили «Да».
— Ну вот и ладно, тогда собирайтесь, послезавтра отправимся кататься на настоящем поезде.
— С паровозом? — спросил Мишо.
— Конечно!
Два дополнительных дня к отпуску «по семейным обстоятельствам», которые я затребовал телеграммой, мне дали только после звонка Велебита в Белград — все-таки хорошо лично знать министров.
Вторую телеграмму я отправил Альке, предупредить, что усыновляем двоих, и уже перед самым отъездом получил ее ответ «Ты молодец, целую». Детей мы увезли не двух, а четверых — Велебит моим поступком проникся и усыновил еще одного мальчика и одну девочку, выправив на них документы вместе с Габиными.
В отличие от принявшей все как должное Альбины, Джилас в факте усыновления принялся искать политическую подоплеку и вызвал меня в ЦК. За прошедшее время его приемная украсилась двумя секретарями, а собственный кабинет Джиласа — портретами Ленина, Сталина и фотографией самого Милована плечом к плечу с Тито.
Посмертному культу маршала очень способствовала внутрипартийная борьба фракций: каждая клялась в верности заветам и поднимала на щит те деяния Иосипа Францевича, которые соответствовали или подтверждали ее воззрения. Некоторые горячие головы предлагали переименовать Подгорицу в Титоград, но список этим не ограничивался, там еще числились Титов-Велес, Титова-Митровица, Титов-Бихач, Титово-Ужице, Титово-Ливно, Титов-Врбас и еще полдесятка городов.
Помимо павильона-мавзолея на Топчидерском холме, планировали поставить несколько памятников. Во всяком случае, Антун Августинич, автор нового герба, уже ваял модель ростового памятника Тито и семь городов оспаривали, где он будет установлен, а ЦК решал, какого размера — камерного, в рост, или все-таки метров десять.
— Как обстановка в Загребе? — начал Джилас издалека.
— Спокойная, — устроился я на кресле для заседаний.
— Католический клир не выступает?
— Очень тихо, почти не слышно.
Католическую оппозицию в Словении и Хорватии сразу предупредили — службы и храмы никого не волнуют, но вот за призывы к борьбе с новыми порядками, тем более к борьбе вооруженной, последствия наступят мгновенно.
Некоторые поняли не сразу, пришлось нам и нашим коллегам проводить целые операции, изымая не только слишком говорливых священников и монахов, но даже целые арсеналы в церквях и монастырях. С моей подачи на такие акции приглашали журналистов, в том числе иностранных, и широко оповещали мировую общественность, еще не остывшую от борьбы с фашизмом и не накачанную борьбой с коммунизмом.
Сараевского архиепископа Ивана Шарича ОЗН арестовал и держал под замком в ожидании процесса, загребский архиепископ Степинац от греха укрылся в во французском консульстве, которое преобразовали из посольства Виши при НГХ. Оставшимся епископам объявили, что надо терпеть, ибо всякая власть от бога. Но если есть желающие затащить свой крест на Голгофу, мы это быстро организуем.
Примерно пятьсот священников кинулись в бега, прятаться по монастырям Италии и Австрии, но на севере первой власть у бывших партизан, а во второй вообще непобедимая Красная армия и процесс поиска, отлова и выдачи замазанных кровью клириков шел вполне успешно.
Из оставшихся в стране иерархов некоторые смирились с изменениями, некоторые возмущались и пытались выставить дело так, что они неподсудны светским властям, поскольку подлежат ватиканской юрисдикции. Однако, на каждую хитрую жабу есть хрущ с винтом — раз они такие все из себя ватиканские, то, значит, не граждане Югославии. И потому — чемодан-вокзал-Сан-Пьетро, Пий им двенадцатый, пусть у папы харчуются.
— Мило, не ходи вокруг да около, зачем я тебе понадобился? — без свидетелей я мог позволить себе некоторую фамильярность по отношению к взлетевшему на вершины власти Джиласу.
— Что там за история с усыновлением? — он придвинул такое же кресло и сел напротив.
— Ты меня как товарищ по борьбе спрашиваешь или как секретарь ЦК и премьер-министр?
— Как товарищ.
— Это мое личное и семейное дело.
Джилас слегка наклонил голову и посмотрел исподлобья:
— А если как секретарь?
— Тогда скажу, что никакого политического умысла тут нет, — я отзеркалил наклон головы и позу Милована, — просто я решил, что нехорошо сыну Тито в сиротстве расти.
— А остальные дети? — подозрительно прищурился Джилас.
— Габи, девочка, — пояснил я, — не желала с Мишо расставаться, вот я и подумал, что трое детей лучше, чем двое.
— Почему же ты всех не усыновил, если такой добрый?
— Мог бы и всех, но тогда получится, что детский дом просто переедет из Загреба в Белград. А дети должны расти в семье.
— Так, а Велебит почему?
— Это ты у него спрашивай, я к нему в голову не лазал. Но тебе скажу, что он правильно сделал, теперь на двух сирот в стране меньше.
Милован встал, подошел к саркофагу радиоприемника, постоял, потеребил рукоятки настройки, но так и не включил.
Потом, видимо, что-то решив для себя, вернулся за стол и словно пожаловался:
— Старики достали, сил нет. На каждый чих требуют разделить страну на республики, причем сами не знают, на сколько — то ли шесть, то ли восемь…
— Спорят насчет Воеводины и Санджака? Так это хорошо, люди при деле.
— Пожалуй, надо бы помочь им, — слабо улыбнулся Милован, — пусть и дальше спорят. Но они же и в Москву жалуются!
— А что Москва?
— Пока говорит «Разбирайтесь сами», но что дальше будет, неизвестно.
— Опирайся на партизан.
— Да, в армии и партии исключительно здоровый дух в смысле отношений между нациями.
Мне тоже это нравилось: помимо собственно югославов, через армию прошли четыре итальянские, венгерская и болгарская дивизии; австрийский, чешский, русинский, словацкий, польский, немецкий, румынский батальоны, а уж сколько «русских», то есть советских, и не сосчитать! Тут уж либо все равны и никаких свар, либо византийское наемничество, варанги. Но поскольку с деньгами у армии всегда было туго и воевали за идею, то естественным образом пришли к интернационализму.
— Знаешь, — сложил руки и оперся на них подбородком Джилас, — за республики выступили все легальные некоммунистические партии.
— Ну вот на это Москве и намекни.
Джилас пододвинул к себе бювар, задумался и быстро набросал несколько строчек, бормоча себе под нос:
— … оппозиционные партии формируются по национальному признаку и существуют за счет национальных предрассудков…
А потом без перехода спросил:
— Кофе хочешь?
— Лучше чаю.
— Ты что, заболел? — заботливо и строго нахмурился Милован.
Вот черт, все время забываю, что тут безраздельно господствует кофе, а чай служит лекарственным напитком.
— Нет, я русский, мы чай любим.
Джилас вызвал секретаря и после короткого обмена репликами развел руками:
