Змеелов в СССР (СИ) - Дорнбург Александр
Да я и сам понимал, что мы отохотились.
У большинства змей зубы гладкие. У ядовитых приспособлены к тому, чтобы экономно тратить яд: на передней стороне зуба у них есть продольная борозда. Но есть и более совершенные; края бороздок на таких зубах спаялись и напоминают полую иглу медицинского шприца. Если змея укусит такими зубами, потери яда исключаются. Так что я получил полную дозу. С горочкой!
Как правило, первая помощь при укусе состоит в том, чтобы немедленно изолировать укушенное место от общего кровяного русла. Для этого выше места укуса надо наложить повязку или жгут. Но это временная мера.
Так как повязку эту не следует держать дольше 15—20 минут. И не имеет смысла ее накладывать, если после укуса прошло более 5—10 минут.
Полезно сделать надрез в месте укуса и удалить побольше крови, содержащей самую высокую концентрацию яда.
Высасывание раны ртом опасно — можно отравиться через трещины губ и слизистой оболочки. Вредно и прижигание ран.
В дальнейшем рану надо продезинфицировать, а жгут или повязку снять.
Но наиболее реальное лечебное средство — это впрыскивание антизмеиной сыворотки после первых часов укуса. В отдельных случаях полезны введение под кожу адреналина, камфары, внутривенное вливание физиологического раствора, переливание крови, грелки, теплые ванны.
Я, конечно, вводил себе небольшие дозы змеиного яда, чтобы приобрести иммунитет. Но не знал сработает ли мое знахарство. Так же я сразу выдул дежурный пузырек настойки с «змеиной глоткой». Жидкость была очень важна, так как вымывала из организма токсины. Но опять же все это была самодеятельность.
Жгут препятствует распространению змеиного яда в организме. Но через пятнадцать минут его нужно снять. Между тем до санитарной станции мне идти быстрым шагом минут сорок. Не меньше. И не факт, что мне удастся быстро передвигаться. А отсасывать у меня яд профессор Лобанов не соизволил. Так что свои шансы выжить я оценивал крайне осторожно. Один из десяти, не более того.
Но их надо было попытаться увеличить. А то сдохну как цыпленок.
Я попытался выдавить из раны отравленную кровь. Но оттуда почти ничего не вышло. Яд гюрзы имеет в своем составе сильный фермент, способствующий быстрому сворачиванию крови. Я вынул нож и попросил профессора разрезать руку между пальцами. Он взял нож и сделал разрез, кажется, с большим старанием, чем это было необходимо. Но и это мне мало помогло. Меж тем, кисть руки уже заметно опухла.
— Пока ты еще в состоянии двигаться, — сказал Лобанов, — пойдем назад.
— Хорошо, но Вы бегите вдоль канала в ближайший совхоз, туда ходу 15 минут и у них есть машина. Приедете за мной сразу на машине.
Профессор убежал, а вслед за ним пошел по направлению к совхозу и я.
Я понимал, что отравление очень сильное, что яд действует с большой скоростью. За время отсутствия Лобанова я почувствовал слабость и вялость во всем теле. Заметно участился пульс.
Скоро я не смог идти и вынужден был присесть. А потом и прилечь.
Когда вернулся Лобанов, я уже не мог самостоятельно дойти до машины. Меня пришлось тащить.
На санитарной станции нас поместили в палате, где находились две заправленные койки с тумбочкой между ними. Вскоре сюда пришли врач — Архип Архипыч Мезенцев, с ним помощник — молодой симпатичный парень-туркмен и медицинская сестра Гульбэшер. Полный консилиум.
Интернационализм, однако. Как бы мне с такой национальной политикой не загнуться.
— Какая змея вас укусила? — склонившись надо мной, спросил доктор.
— Гюрза, — ответил я.
— Это точно?
— Абсолютно! — за меня авторитетно ответил профессор Лобанов. — Он же — змеелов. Так что… змей знает.
— Очень хорошо! — одобрительно сказал врач, рассматривая мою руку.
— В каком смысле? — не удержался я от вопроса. — Что змея укусила не Вас а меня?
— В том смысле, — пояснил он, — что к нам недавно поступила экспериментальная сыворотка «антигюрза». Вам очень повезло.
Ага! Как подопытному кролику. Но в моем положении выбирать не приходилось. Помирать мне еще рано.
Врач достал ампулу и, наполнив шприц, ввел мне сыворотку. Прошло немного времени и мне сделали второй укол, сердечный. Мне стало так легко, как будто не было никакого укуса. Должно быть в состав препарата входил наркотик.
Но мое облегчение оказалось временным. Яд подействовал на кишечник, то и дело возникали приступы тошноты, кружилась голова. Я пытался выпить немного воды, но организм не принимал ее.
К ночи мне стало значительно хуже. Еще больше участился пульс. Руку жгло как огнем. Опухоль по ней распространилась до локтевого сустава. Целую ночь возле меня дежурила сестра, подходил Лобанов и спрашивал о самочувствии.
Утром, обследовав меня, врач назначил мне капельницу, чтобы ввести физиологический раствор. Это сделала сестра Гульбэшер. Сердечные уколы почти не помогали. Меня бросало то в жар, то в холод. Я впадал в долгое забытье и приходил в себя лишь тогда, когда начиналась болезненная процедура с физиологическим раствором, восполнявшим потерю воды в организме.
На третьи сутки я начал терять сознание. Похоже, скоро финал. А когда сознание возвращалось, я долго не мог понять, где нахожусь. Профессор, медицинская сестра, врач, стены палаты, все было как в тумане.
Ночью на четвертые сутки повторилось то же самое. А когда я пришел в себя, то почувствовал, что задыхаюсь.
«Значит сердце, — обреченно подумал я, — сдало окончательно». Фенита!
Ко мне подошел Лобанов.
— Что с тобой? — спросил он с тревогой. — Хуже?
— Дышать трудно. Задыхаюсь, — прохрипел я еле слышно.
Профессор о чем-то переговорил с сестрой. Та вскоре подошла ко мне и сделала укол, чтобы поддержать сердце.
Мне было душно, жарко. В висках стучало. Мой сон был похож на бесконечный бред малярийного больного. Перед глазами будто все время бушевало пламя, обдавая меня нестерпимым зноем. Оно то отступало, то приближалось почти вплотную. А когда мне стало совсем невмоготу, то я проснулся.
В комнате тускло горела лампочка. Напротив меня спал Лобанов. У входа, прислонившись к стене, дремала сестра. Я попробовал повернуться на бок и не смог. Я был так болен и слаб. Укушенная рука одеревенела. Сердце бешено стучало.
И в эту минуту — помимо моей воли — пришла ясная мысль, что я умираю, что смерть моя неотвратима. Я так испугался этой мысли, что весь покрылся испариной, и сердце сжалось от тоски.
«Человеку, ко всему равнодушному или совершившему какой-то подвиг, — думал я, — наверно, легче умирать. А ведь я так люблю жизнь и связан с нею тысячей невидимых нитей: за какую ни потяни — одинаково больно. И вот теперь эти нити — все до одной — будут оборваны, и я уйду во мрак и тишину».
А ведь раньше я вообще никогда о смерти не задумывался. Мне всегда казалось, очевидно, так же, как и большинству людей, что жить я буду вечно. И если кто умирал из родственников, близких или знакомых — даже тогда я относился к смерти, как к чему-то постороннему, не реальному и был почти уверен, что ко мне она не придет. А если и придет, то это будет не скоро.
Но вот произошел несчастный случай, — и смерть уже ждет меня. Такой облом. Человек предполагает, а бог располагает.
На этом мои печальные мысли оборвались и я уснул тревожным сном.
Утром меня разбудил негромкий разговор туркменского помощника врача и медицинской сестры Гюльбэшер, стоявших около моей кровати. Между прочим, в речи помощника доктора я явственно уловил слово «олер», относившееся ко мне. Что означает «умрет».
Вот же коновалы туркменские! Уже меня похоронили! А вот хрен вам! Не дождетесь!
Я открыл глаза и глухо, сухим, не послушным языком сказал по-туркменски, что умирать пока не собираюсь.
— Ах, яшули [Уважаемый]! Прошу меня простить. Я и не знал, что вы так хорошо уже владеете нашим языком. Ну, как вы чувствуете себя? Что с вашей рукой?
Я показал руку. Опухоль опала. Но чернота еще не прошла. Затем были измерены температура, давление и пульс.
