Караул устал (СИ) - Щепетнев Василий Павлович
— Надеемся получить его от вас к сентябрю. Потом Чижик уедет в Берлин, отстаивать корону, а его мнение, как первого читателя, для нас очень важно.
Сделал дело — гуляй смело. Разговор перешел на темы отвлеченные. Хотя не такие уж и отвлеченные: на будущей неделе ожидался просмотр фильма по книге Стругацких. Премьера не премьера, а вроде. А «Лунный Зверь» — на стадии монтажа. Монтаж фильма — особое искусство. Из одних и тех же фрагментов можно сложить и так, и этак. Как мозаику. Вот так — принцесса, а вот этак — дракон.
— И как продвигается дело? — спросил Аркадий Натанович.
— По плану. В сроки укладываемся, в бюджет укладываемся.
— И каков бюджет?
— Стандартный, — не стала раскрывать подробностей Надежда. А что раскрывать, стандартный бюджет фильма триста тысяч рублей.
— А мы из бюджета вышли, — вздохнул Аркадий Натанович. И любезно пригласил нас на просмотр «Сталкера».
Мы еще поговорили о том, о сём, затем усадили гостей в заказанные такси, каждому своё, а сами немного покружили по ночной Москве.
Красивое!
Глава 22
12 июля 1979 года, четверг
В лес ходить — волков не бояться
— Вы можете гарантировать победу в матче? — спросил Виглоушин, третий человек в Спорткомитете. Первые двое заняты, финал Спартакиады, генеральная репетиция Олимпиады. Или просто решили воздержаться. Хватит с Чижика и Виглоушина.
— Чью победу? — ответил вопросом я.
— Вашу, естественно, — Виглоушин поморщился, мол, нечего дурачка строить.
— Я — чемпион мира. Каких ещё гарантий вы ждете?
— Видите ли, Михаил Владленович, — вместо Виглоушина ответил Миколчук, — в Центральный Комитет партии поступило письмо от группы гроссмейстеров, в котором выражается сомнение, что вы в настоящее время способны провести матч на достойном уровне. И предлагается перенести матч. На полгода или, лучше, на год. И чтобы он проходил либо в Советском Союзе, либо в социалистической стране. Например, в Германской Демократической Республике.
Сказал — и замолчал.
Вчера меня пригласили в Спорткомитет, на совещание по поводу «решения вопроса о формировании советской команды на матч за звание чемпиона мира». Такие совещания в порядке вещей, данное должно было состояться ещё в мае, но как-то переносилось, переносилось и ещё раз переносилось. Но сейчас откладывать некуда, и вот я весь — здесь. Виглоушин, Миколчук, несколько второстепенных, или даже третьестепенных лиц. Никаких гроссмейстеров. Зато в углу сидит неприметный старичок в военной форме образца Великой Отечественной, с пустыми погонами. Сидит, держит в руке свернутую в трубочку газету, похоже, «Правду». Я этого старичка видел три года назад, и на вид он ничуть не постарел. Не помолодел, правда, тоже.
— Я могу ознакомиться с письмом?
— Позже мы предоставим вам эту возможность. Но что вы можете сказать по существу предложений? — это опять Виглоушин.
— Прежде, чем говорить о предложениях, нужно сказать о предположениях.
— Да?
— Не знаю, что заставляет группу гроссмейстеров сомневаться в том, что я способен провести матч на должном уровне. Может быть, то, что чемпионат Советского Союза я выиграл со стопроцентным результатом?
— Выиграли, — согласился Виглоушин. — Но, во-первых, в нём не участвовали сильнейшие шахматисты.
— В нем участвовал я. Этого достаточно, чтобы придать любому турниру статус «супер».
— Во-вторых, — продолжил Виглоушин, не слыша меня, — во-вторых, вы перенесли клиническую смерть после поражения электротоком. Такое не проходит бесследно.
— Как интересно… — протянул я. — А как же врачебная тайна?
— Когда речь идет об интересах государства, ссылки на врачебную тайну неуместны, — отрезал Виглоушин.
— Но, как вы верно заметили, клиническую смерть я пережил. Вот если бы не пережил, тогда да, тогда вопрос о переносе или даже отмене матча был бы актуален. Однако пережил. И на турнире в Варшаве занял свое привычное место. Первое. С результатом плюс восемь.
— Знаете, этот турнир тоже… не из важных.
— Правда? А мне говорили другое. Единство стран Варшавского Договора, ведущая роль Советского Союза — и не из важных? Интересный поворот.
Если Виглоушин и смутился, то самую малость.
— Я говорю о шахматной составляющей, не о политической.
— Я польщён.
— Что?
— Политическая составляющая неизмеримо важнее чисто шахматного результата. Когда-нибудь вычислительные машины смогут играть сильнее человека, и что? И ничего! А вот политику электронным устройствам не доверят! И если меня сочли достойным представлять нашу великую страну именно в политическом аспекте, я счастлив — у меня есть будущее!
А о проведении матча в Советском Союзе, или в братской стране — раньше думать нужно было. Когда выдвигались кандидатуры. В следующий раз — пожалуйста, поторопитесь. Сейчас же эти предложения не стоят бумаги, на которой написано письмо таинственной группы гроссмейстеров. Волков бояться — в лес не ходить. И наоборот, в лес ходить — волков не бояться. Пусть они нас боятся. Мы, советские шахматисты — не серенькие козлики. Сами устроим облаву на волков, знатную такую облаву, и будем торговать на мировом рынке волчьими шапками, — меня несло, но я и не сопротивлялся желанию поозорничать. После клинической смерти это полезно.
Я дошёл до цитирования Энгельса, «Der Ursprung der Familie, des Privateigenthums und des Staats», и только тогда терпение Виглоушина истощилось.
— Мы вас поняли, Михаил Владленович. Вы рвётесь в бой. Вам личные амбиции не позволяют трезво оценить ситуацию!
Трезво, ага. Слово прозвучало. Как-то отзовётся?
— Мои личные амбиции основываются на моих личных результатах. И я полагаю, что имею полное право решать с кем, где и когда мне играть в шахматы.
— Вы субъективны. Переоцениваете свои силы, и недооцениваете силы противника. Но наши аналитики, изучив партии турнира в Варшаве, пришли к выводу, что вы сейчас не готовы к матчу на первенство мира. Велика вероятность, что вы уступите звание чемпиона, и кому? Невозвращенцу! Поэтому мы настоятельно советуем обратиться к ФИДЕ с предложением перенести матч на следующий год, и провести его в Москве, в дни Олимпиады. Или, ещё лучше, мы обратимся к ФИДЕ от вашего имени. Это будет весомее и авторитетнее.
— Безусловно, — сказал я с легким сердцем.
— Что — безусловно? — Виглоушин посмотрел на меня с сомнением, даже с подозрением. Не ожидал, что я легко соглашусь.
А я и не согласился.
— Всё безусловно. Я даже не знаю, кто разбирал мои партии.
— Квалифицированные аналитики. Самые квалифицированные. В их числе — Ботвинник и Смыслов.
— Сам Михаил Моисеевич? Программу больше не пишет? Где там писать, партии анализирует, ошибки ищет.
— Ваши, заметьте, ошибки!
— Мне неизвестно, чьи, а только ищет.
Старичок, до того тихо сидевший в углу, вдруг вскочил и, припадая на левую ногу, поспешил к выходу, подозрительно похрюкивая.
— Не могу. Не могу я с вами, — сказал он, махнув на прощание рукой.
Виглоушин и Миколчук, вскочив, смотрели ему вслед, но старичок не удостоил их и взглядом.
— Так какое решение вы приняли? — спросил после минутной паузы Виглоушин.
— Подумаю. Посоветуюсь со старшими товарищами. С кондачка такие вопросы я не решаю, нет.
— Только не затягивайте, времени на раскачку у нас мало!
Показалось, или Виглоушин доволен итогом совещания? Чему тут довольствоваться, итога-то, как такового, нет? Я сказал, что посоветуюсь со старшими товарищами. Читай — со Стельбовым. Андрей Петрович сейчас в большой силе. Очень большой. Он, можно сказать, сам — сила. Ему стоит бровью повести — и Виглоушин поедет младшим инструктором райкома в Тёпло-Огарёвский район Тульской области, поднимать сельское хозяйство. Нет, не станет Стельбов это делать, но ведь может! А Виглоушин, как всякий аппаратчик, прежде всего заботится о себе, любимом. Так зачем ему рисковать? Разве что исполняет поручение другого тяжеловеса. Но кого? Гришина? Самого Суслова? Ни Гришину, ни, тем более, Суслову, до меня дела нет, у них другие заботы. Совсем другие. И, тем не менее, Виглоушин ничего не опасается, а, напротив, доволен.
