По шумама и горама (1942) (СИ) - Соболев Николай Д. Н. Замполит
Довели до Семизоваца, там в город в базарный день, станция, поезд и прямиком до Вуковара, где мы малость обновили гардероб. А дальше двинулись водой — контрабанду по Дунаю не один Урош гонял, много кто не гнушался лишнюю куну или динар в обход границ заработать. Люди разные, кому власти пофиг, кому поперек горла, нашлись и такие, что за партизан в полный рост вписались. Пароходик покрупней урошева, капитан, механик и матрос, плюс честные подряды на перевозку грузов. А что там нечестного под карго завалялось, никого не интересует, всем откаты капают.
Довезли с шиком, высадили прямо в Карабурме.
А вот с отходом начались проблемы. Я-то как предполагал — приехал, обнял-поцеловал, забрал и уехал. Хренушки.
То есть первые три пункта на ура, облапил и так сжал, что она даже пискнула, но только я на радостях от окончания долгой разлуки полез под юбку, как мои руки отпихнули, юбку одернули, блузку поправили и чопороно уселись на малиновую козетку.
— Не думай, что все так просто, противный мальчишка.
Почему женщины всегда усложняют?
Милица достала сигарету, сама прикурила и глядя на меня, стоявшего перед ней как нашкодивший школьник перед учительницей, продолжила:
— Милан спрятал документы тут, в доме.
Так, быстро обыскать весь дом, перевернуть все — это часа три-четыре… нет, нельзя подставлять Милицу, но что делать, если нужны оригиналы, а не копии?
— Я отдам их только если ты заберешь меня с собой.
— Но… — отвалилась у меня челюсть, стоило только представить эту утонченную женщину среди завшивленных партизан.
— Никаких «но». Милан сразу поймет, чьих рук это дело и передаст меня гестапо, чтобы оправдаться самому.
Высокие, высокие отношения. Значит, надо ее эвакуировать. Значит, нужны исправа и паспорт на другое имя…
— Мила, ты знаешь немецкий?
— Да, я жила в Вене.
— Отлично, тогда мне нужна твоя фотография.
— Зачем? — ее бровки почти сошлись над переносицей.
— Сделаем тебе новые бумаги.
Явка на улице Риге од Фере располагалась в буржуазного вида двухэтажном особнячке — да и весь райончик, лежавший прямо у подножья Калемегдана, сочился солидностью и достоинством. И его не портила даже официально запрещенная, но вполне живая барахолка в треугольном скверике на углу с улицей маршала Пилсудского.
Ровная булыжная мостовая, подъезды из тяжелого дуба, сияющие чистотой стекла, надраенная медная табличка на двери «Инж. Петар Попара-Црни». Хозяин в домашнем атласном халате с кистями походил на кого угодно — на министра, сенатора, королевского советника — только не на подпольщика-коммуниста. И тем не менее, он назвал отзыв, спокойно выслушал задачу и велел приходить завтра пополудни.
Не знаю, как провел ночь Глиша, но я сразу после того, как адъютант Ачимовича привез Милицу из города, перебрался в ее спальню. В конце концов, у меня нервы и никто не гарантирует, что завтра на улице Риги не будет ждать засада. Милица, словно почувствовала мою тревогу, не грузила разговорами, а больше уповала на тактильную сторону процесса.
Примерно в час дня, сжимая в кармане рукоятку пистолета, я снова нажал звонок и тревожно оглянулся — Глиша стоял на полпролета выше и точно так же держал руку в кармане.
Хозяин открыл, оглядел мизансцену и усмехнулся:
— Зря ваш товарищ страхует. Тут безопасно.
— Береженого бог бережет.
Скрипнула дверца высоченного книжного шкафа, заполненного книгами с золотым тиснением на корешках, Црни достал одну, раскрыл, вынул из переплета паспорт и положил на край резного столика из красного дерева. Отличный паспорт, даже не новый, с печатями и отметками о поездках.
— Настоящий, настоящий, не сомневайтесь, — добавил он, глядя, как я кручу ксиву в руках. — На обед остаться не желаете?
— Спасибо, нам нужно спешить.
Он проводил нас до двери и мы зашагали по улице в сторону Дуная, но буквально через минуту стало ясно, что от приглашения мы отказались очень зря — сверху, от толкучки в панике неслась толпа. Справа, с улицы господаря Йованова, выбегали солдаты и полицейские.
— Облава! Облава! — голосили незадачливые торговцы.
— Стоять! Проверка! — ревели стражи порядка.
Прежде чем я сообразил, что делать, Глиша дернул меня к стене, просунул руку сквозь решетку воротной калитки, повозился там, щелкнул замком и затащил внутрь, захлопнув за собой створку.
Узкий проход, малюсенький дворик, сжатый домами со всех сторон и уставленный ящиками с цветами — спрятаться негде. А на улице, судя по крикам и звуками, облава прочесывала и дворы.
— Спокойно, Владо, найди-ка мне какую-нибудь железку.
После минутного осмотра, вооружившись садовым ножом, совком и штырем загадочного назначения, Глиша приступил к обшарпанной двери и буквально в два движения открыл ее:
— Прошу!
А когда мы оказались внутри, на тесной лестнице, шепотом добавил:
— Всегда так делал. На выходах во двор замки всегда проще, чем на парадных.
С первого этажа доносились смутно знакомая мелодия на пианино, шорох, постукивания и неразличимый голос. Мы тихонько поднялись на второй этаж, Глиша, приложив сперва ухо к двери и не услышав ничего подозрительного, с такой же легкостью открыл черный ход.
Внутри все напоминало квартиру нашего недавнего благодетеля, за исключением развешанных по стенам коридора афиш: Народно позориште, «Жизель», в заглавной партии Нина Кирсанова; La troupe d’Anna Pavlova, dans le role de Coppelia Nina Kirsanova; Добротворни концерт, сцене из «Мадам Батерфлај» изводе Нина Кирсанова.
Интересно жизнь поворачивается, еще неделю назад я сидел посреди опустевшей деревни, а сегодня попал в квартиру прима-балерины над ее же балетной студией — звуки на первом этаже это наверняка занятия. Додумать не успел, распахнулась дверь и перед нами явилась гранд-дама — в закрытом черном платье до щиколоток, с гладко зачесанными волосами и одной ниткой жемчуга на шее.
Фигура ее была исполнена такого внутреннего достоинства, что я поспешно сорвал с головы и приложил к груди шляпу, мой маневр с небольшим запозданием повторил Глиша.
— Что вам угодно… — она окинула взглядом наши приличные костюмы, — господа?
Разворот плеч, осанка и постановка ног — сто пудов балерина. Я рискнул, начал разговор по-русски и не ошибся:
— Мадам Кирсанова, прошу прощения за столь бесцеремонное вторжение, но на улице облава, а я непростительным образом забыл документы.
— Вы русский? — подняла бровь хозяйка.
— Моя фамилия Сабуров…
Легкая заинтересованность мелькнула на ее лице:
— Ваша матушка?
— Ольга Борисовна, урожденная Рауш фон Траубенберг.
Холодный взгляд потеплел:
— Я знавала вашего родителя, Сергея. А вы, надо полагать, тоже Сергей, младший?
— Нина? — на афишах не было отчества, а обращаться по имени к даме, старше моего тела минимум вдвое, попросту неприлично.
— Васильевна, — величественно устранила неловкость балерина, сложив руки на поясе.
— Да, Нина Васильевна, я Сергей, приехал в увольнение, переоделся в гражданское, а документы забыл в форме. О, простите, это мой старший товарищ Григорий.
Глиша элегантно поклонился — и откуда что берется?
— Господжо Нина! — раздалось снизу. — Тут полиция, спрашивают вас.
Кирсанова потеребила жемчуг правой рукой, еще раз оглядела нас и, бросив «Ждите здесь» вышла на парадную лестницу.
Через минуту снизу забубнили почтительные мужские голоса, а через пять хлопнула дверь и вновь заиграло пианино.
— Эти полицейские ужасные мужланы, — недовольно констатировала Кирсанова. — Прервали занятия, напугали девочек…
— Война, — я развел руками.
— Хотите кофе? — переключилась Нина Васильевна на роль хозяйки. — Как раз все закончится.
— Не откажемся.
— Что ваш брат? — завела она светский разговор, разлив по чашечкам черную жидкость. — Я слышала разное.
Пришлось скорчить печальную рожу:
— Он пропал.
— Его разве не разыскивают немцы?
