Мир и нир - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
На вечернем привале размотал его клешню и убедился: заражение началось. Отчётливое нагноение. Антибиотиков нет, мама благополучно извела все их запасы на сельских хрымов за несколько месяцев, мне даже для себя взять неоткуда, уезжая из Кираха.
– Два варианта. Первый. Зовём Нирага, прокаляю его меч на костре. Рубит твою руку по локоть. Пока вернёмся домой, культя подживёт. Из лука не постреляешь, но научишься орудовать левой.
– Ни за что! – отчётливо и по слогам произнёс парень. – Лучше сдохну. А моя смерть будет на твоей совести.
– Если так, могу срубить насильно, хочешь? Нет? Тогда второй вариант. Я раскрываю рану, прочищаю её. Дезинфицирую ниром. Прижигаю раскалённым железом. Повезёт – руку спасём. Но распространись воспаление дальше – отрублю по плечо. Яд разложения уже будет струиться по твоим жилам. Скорее всего, потеряешь сознание и будешь метаться в горячке. Главное – не сможешь давать мне ценных советов о сохранении чести или врачевании.
Не исключено, у него в отряде есть свой эскулап, способный оттяпать конечность. Но без дезинфекции. А также приложить «целебную» жабу к воспалению.
Тугодум снова долго молчит, раздражая. Мимо нас ходят воины, рассёдлывают кхаров, ставят шатры, варят ужин из остатков трофеев, взятых в разграбленном брентстве. А этот всё обмозговывает.
Наконец – решается.
– Я тебя ненавижу. Но и выхода нет. Прочищай. Больно будет?
– От боли проглотишь свои клыки. Или врезать по башке, чтоб отключился? Могу переборщить – не очнёшься.
– Потерплю.
Я начал немедля. Кипяток в котле. Остатки нира в последней фляге. Кинжал, опущенный в огонь.
Мои сняли борт с телеги. Парня привязали за руки и за ноги. В рот – тряпка, перехваченная ремешком вокруг головы, чтоб не вытолкнул. Тише орать будет. Да и сможет закусить её. К слову, вопли доносились с разных сторон. Лекари приступили к врачеванию других раненых. В силу имеющихся знаний и умений, конечно.
Фирух стонал, мычал, бился головой о тележные доски. Вокруг тряпки-кляпа заструилась кровь: что-то он себе всё же прокусил клыками. Глаза закатились. Мелочь. Я сосредоточился на главном.
Рана была чище, чем от пули. Остатков одежды нет. Наверно, его люди спилили наконечник и выдернули древко болта, прошедшего между лучевых костей. Промыл раневой канал ниром, вызвав очередной взрыв конвульсий.
Чувствовал на себе взгляды. Подняв голову, увидел Нимирха и половину молодняка из антов, детишек архиглеев, таких как Фирух. Слава Моуи, никто не вмешивался. Но поймут ли следующее?
– Сейчас будет самое мучительное для раненого. Я вынужден прижечь сталью воспалённое мясо, чтоб не гноилось и воспаление не распространялось вверх.
– Это необходимо? – спросил кто-то.
– Чтобы спасти руку – да.
– А не проще ли её отрубить?
Фирух отрицательно мотнул головой.
– Раненый не хочет. Пробую спасти. Но не обещаю.
Любопытствующие заткнулись. А я обратился к Бибу.
– Проникай внутрь раны. Следи, чтоб кинжал прижёг всё воспалённое внутри. Стой! у тебя же есть частичка силы Веруна. Врачевать можешь?
– Не пробовал, хозяин…
– Значит – пробуй. Прижигаем гнойники. Твоя задача – остановить инфекцию. И ожоги залечить, пусть – не сразу.
Я не стал слушать его неуверенные стенания, ввёл кинжал в рану… и чуть сам не потерял сознания от боли в собственной руке. Биб, подключившись к телу раненого, передал мне и его ощущения…
Жаль, что я не привязан к доскам. А ведь вынужден делать осмысленные движения, не дёргаться…
Перед глазами серая пелена.
Боль затмила всё. Кроме неё нет ничего во вселенной!
Кажется, сейчас отрублюсь. Мочи нет!
– Доставай кинжал, хозяин!
Он разорвал связь с Фирухом, и мучения прекратились. Я ощутил, что мокрый как мышь. В ноздри шибанула вонь палёного мяса.
– Ну что?
– Воспаление дальше не пойдёт, хозяин. Нужно залечить ожоги. Иначе они дадут новое воспаление.
– Действуй.
Встал. Шатаюсь. Нираг подхватил меня под локоть.
Нимирх:
– Удалось, глей?
– Узнаем завтра. Мне нехорошо.
– Значит – завтра. Мы собираем совет брентов и глеев.
– Что обсуждаем?
– Убийство короля, твою измену и что делать дальше.
– А, так я ещё и обвиняемый? Ну-ну… Ладно. Утром осмотрю Фируха, и соберёмся.
Молодец, что предупредил. Принимаю меры. Если зарвавшийся молодняк вздумает меня загодя арестовать, бой будет нешуточный. Гуманист из меня так себе, повыветрился.
Ночь проходит спокойно. Утром разбудил Бобик, добывший молодого оленя. Настолько горд собой и хотел похвастаться, что вывалил тушу прямо рядом со мной. Подушку мне оленьей кровью забрызгал. Стоит, лыбится во всю акулью пасть: похвали меня, хозяин!
Похвалил. Поднявшись, отправился к Фируху и разбудил его. Ночь прошла для него неплохо. Невидимый диагност нырнул в его руку. Рана побаливает и подёргивает, не без этого. Но, похоже, обошлось. Воспаление не распространяется выше.
– Хорошая новость: сможешь колупаться в носу пальцами правой. Плохая: не скоро.
Он улыбнулся, не скрывая клыки. А я заметил, что там, где рыжина пробивается между кожей черепа и крашеными чёрными волосами, появились седые вкрапления. Интересно, у меня – тоже? Боль была не меньше. Нафиг такое врачевание. Биб, спасая других, меня самого вгонит в гроб.
Позавтракали налегке. Оленину я велел разделать и просолить, переложить травами. Жарить намереваюсь на следующем привале.
Наконец, ближе к полудню притопал гонец с приглашением на сборище. Пошли, набрав с собой две дюжины людей. Вроде к своим идём, а вроде… Бобик увязался, я не возражал, для пущего миролюбия прихватив ППС.
– Фирух! Не шантажирую и не подкупаю, но ты должен знать: без меня никто тебя не долечит. Потеряешь лапу или жизнь – как фишка ляжет.
Вряд ли он понял слово «фишка», но мрачновато кивнул.
– Я, наверно, погорячился. Не одобряю твой выбор. Но и осуждать не смею.
Вот! Один голос на моей стороне. Против двух или трёх десятков.
Помоста, как во время суда над карросцами, не сколачивали. Просто поляна. Вместо кресел – сёдла кхаров. Фирух присел, я же предпочёл стоять, скрестив руки.
Начал сын маркглея Айюрра из Номинорра, владеющего почти половиной земель в западной части страны. Фактически герцога по земным меркам. Чистокровный ант, он представлял старую аристократию времён короля Караха. Титула не носил, ещё не унаследовал.
С первых же слов, прозвучавших на поляне, я его невзлюбил. Да и раньше, изредка
