Звездная Кровь. Изгой VIII - Алексей Юрьевич Елисеев

Я сидел на диване, вертя в руках стакан с янтарной жидкостью, аркадонского джина. Напротив, в инвалидном кресле, сидел Локи.

Он молчал, глядя куда-то сквозь меня, сквозь переборку, сквозь корпус корабля — туда, в пустоту, где когда-то была его жизнь. Я смотрел на него и видел не просто каптенармуса нашего отряда. Я видел всю историю Единства, вписанную в судьбу одного человека. Ему было пятьдесят семь, но морщины у глаз и седина на коротко стриженных светлых волосах могли бы принадлежать и восьмидесятилетнему старику. Лицо его, давно утратившее юношескую гладкость, покрывали старые, побелевшие шрамы пересекались с новыми, ещё багровыми. Лёгкая щетина, которую он сбривал раз в неделю, не скрывала усталых складок у рта. Голубые, когда-то наверняка ясные, глаза смотрели на мир с проницательной усталостью человека, который видел слишком много и давно перестал чему-либо удивляться. На левой руке, чуть ниже локтя, виднелся грубый, рваный шрам — память о дне, когда он сам пытался отсечь себе руку, чтобы избавиться от Стигмата.

Его ноги… Их не было ниже колен. Болотники, у которых он провёл в плену последние годы, оказались неумелыми, но настойчивыми хирургами. Со слов Лис я знал, что по ночам его мучают фантомные боли.

— Локи, — я нарушил тишину, и мой голос показался мне слишком громким. — Я не собираюсь требовать с тебя долг крови.

Он медленно перевёл на меня взгляд. В нём не было ни надежды, ни отчаяния. Лишь внимание.

— Руна Плоть, которую я получил… она может дать тебе возможность снова ходить. Вернуть ноги. Но я ни разу её не использовал. Это terra incognita. Неизведанная территория. Если ты не готов к такому риску, мы можем подождать. Лис говорит, что когда я подниму Руну Исцеления до золотого ранга, я смогу не только тебе ноги отрастить, но и Соболю его глаз вернуть. Без всякого риска. Ты мне ничего не должен. Я ничего с тебя не возьму. Просто потому что ты один из нас.

Я сказал это и почувствовал себя глупо. Словно предложил нищему не хлеб, а билет в оперу. Слова о товариществе, о долге, о чести — они стирались, теряли свой вес в Единстве, где важна только Звёздная Кровь.

Локи молчал долго. Он взял со столика свой стакан, отпил немного. Его движения были медленными, экономными, как у человека, привыкшего беречь каждую каплю энергии.

— Я понимаю это, Кир, — наконец произнёс он. — Понимаю.

Его голос был хриплым, с лёгким, едва заметным акцентом, который не смогли вытравить ни годы, ни несчастья. Он кивнул, и это был не просто знак согласия. Это был жест человека, взвесившего все «за» и «против» с точностью аптекаря.

— Именно из-за этого мой долг перед тобой только что вырос.

Я нахмурился. В этом и был весь Локи. Торговец до мозга костей, даже когда речь шла о чуде. Он прошёл путь от раба-трэля до эксклюзивного поставщика Благородного Дома, потом снова упал на самое дно, став трэлем у болотников. Он выжил там, где ломались воины покрепче меня. Его сила была не в мышцах. Она была в умении считать. В коммерческой хватке, которая не давала ему совершить ни одной убыточной сделки. Он инстинктивно понимал, что в Единстве выживает не тот, кто быстрее машет мечом, а тот, кто хитрее и расчётливее. Плен закалил его характер до булатного звона, добавив цинизма и терпения.

— Ты не понял, — сказал я. — Долга нет. Это подарок.

— Подарков не бывает, Кир из Небесных Людей, — отрезал он. — Бывают инвестиции с отложенной прибылью. Ты предлагаешь мне не ноги, Кир. Ты предлагаешь мне свободу. Возможность снова стоять на ногах. Возможность однажды, если боги будут милостивы, найти моих дочерей. А за такое не расплачиваются ни деньгами, ни службой. Моя верность с твоим Копьём.

Он говорил спокойно, почти бесстрастно, но я видел, как напряглись жилы на его шее. Он умел прятать свои истинные чувства за маской деловой отстранённости. Это умение помогало ему торговаться.

— Если бы ты потребовал с меня клятву верности, — продолжил он, глядя в свой стакан, — или долю со всех моих будущих сделок, это был бы честный контракт. Долг, который можно измерить и однажды выплатить. Я бы стал твоим верным псом, твоим личным бухгалтером, твоим рабом, если понадобится. Но ты…

Он поднял на меня взгляд, и в его глазах я увидел холодный блеск стали.

— … ты предлагаешь мне это даром. Из чувства долга перед «своими». А такой долг выплатить невозможно. Он нематериален. Он будет висеть на мне до самой смерти. Это самый крепкий поводок из всех, что только можно придумать.

Я молчал, ошарашенный его логикой. Я предложил ему чудо. Он вернул мне долговую расписку.

— Я готов рискнуть, — сказал он твёрдо. — С твоей новой Руной. Прямо сейчас. Чем раньше я снова встану на ноги, тем быстрее начну выплачивать свой долг перед тобой.

Он протянул мне свой стакан.

— Давай. Или ты боишься испачкать руки, лекарь?

В его голосе прозвучала насмешка, но это была не злоба. Это был вызов. Он проверял меня, как проверял бы качество товара перед покупкой или честность делового партнёра. Он хотел убедиться, что я понимаю всю тяжесть ответственности, которую на себя беру.

Я смотрел на него — на этого битого жизнью и Единством, но не сломленного, не сдавшегося человека, который втайне мечтал не о власти и не о богатстве, а лишь о том, чтобы однажды обнять своих дочерей, о судьбе которых он ничего не знал. И я понял, что его цинизм — это броня, защищающая то немногое, что у него осталось. Надежду.

— Хорошо, — сказал я, вставая. — Готовься. Возможно, будет больно.

— К боли я привык, — ответил он, и в уголке рта появилась тень улыбки. — Она, по крайней мере, правдива. Честнее многих людей.

В этот момент я осознал, что он везде прав. Теперь и я был в долгу перед ним. В долгу за его доверие. И этот долг мне предстояло выплатить сполна.

376

Тьма, пришедшая с той стороны иллюминатора, была густа, как дёготь, и, казалось, сама по себе имела вес и запах — запах холодной пустоты и вечности. В этой тьме наш «Золотой Дрейк» висел, словно забытая богом пылинка в безвоздушном пространстве. Но здесь, в каюте, переоборудованной в некое подобие операционной, царил свет. Свет безжалостный, хирургический, льющийся с потолочных панелей и отражающийся