Мы, Мигель Мартинес. Испания (СИ) - Тарханов Влад
И вот самолёт со звучным именем «Стремительный дракон» показался на горизонте. Аэродром подсветили. Мануэль с группой солдат, выбранных в качестве почетного караула, двинулся по направлению к посадочной полосе. Поднялся сильный ветер, который мог помешать приземлению. Нос енота[1] топорщился прямо в направлении, с которого аэроплан заходил на посадку. В глаза ударило пылью, поднятой очередным порывом стихии. Но нет, дракон уверенно шел на посадку, еще минута, колеса его коснулись земли. Первым из аппарата выбрался невысокий полный человечек, который метнулся в сторонку и стал извергать из себя остатки еды. Это был Луис Болин, проживающий в последнее время в Лондоне и работающий корреспондентом монархической газеты АВС. Именно он организовал этот перелет, арендовав у авиакомпании из Кройтона «Оллей Эйруэйс» этого самого «Стремительного дракона», за штурвалом которого находился капитан Бебб, один из самых опытных пилотов компании. Луис пригласил в полет еще и отставного Хью Полларда, которого сопровождала дочь и ее подруга. Это было прикрытие поездки. Борт вечером приземлился в Лиссабоне, где подобрали генерала Хосе Санхурхо с его двумя адъютантами, которые, одновременно, выполняли функцию телохранителей[2].
И вот из недр летательного аппарата вылез генерал. Его пошатывало, но он держался, хотя лицо его казалось в мертвом свете ламп каким-то зеленоватым. Годед стремительно подскочил к спустившемуся на землю командующему и лихо отдал честь. За его спиной уже выстроился почетный караул. Легионеры взяли массивные ружья на плечо и. согласно уставу, буравили прибывшее высокое начальство глазами. Болин, кажется, уже отблевался, и теперь очень осторожно занимал позицию в свите Санхурхо. Хосе пожал руку, а потом и обнял своего боевого товарища.
— Рад приветствовать вас на земле Марокко, мой генерал! — голос Мануэля оказался наполнен торжественными и радостными нотами.
— Мой друг, теперь мы покажем этим мерзавцам, что такое сила армии! На этот раз никаких отступлений! Победа или смерть!
Последнюю фразу генерал почти прокричал так. чтобы его слышали солдаты. Потом он обошел строй почетного караула. А в это время обслуживающий персонал начал выгружать из недр самолета многочисленные чемоданы «скромного и простого в обращении» генерала.
— Как тут у вас обстановка? — поинтересовался он у Годеда.
— В Тетуане власть принадлежит нам. Тут и арестовывать никого не надо. Сейчас войска выдвигаются из мест расположения и занимают основные города провинции.
— Обратите внимание на Сеуту и Танжер. Это критически важные порты, без которых переправить войска в метрополию будет крайне сложно.
— За взятие Сеуты под контроль отвечает генерал Хосе Мильян. Я присоединюсь к отряду, который пойдет на Танжер. Там есть отряд канонерских лодок, матросы окажут нам поддержку, но в обоих городах проблем пока что не предвидится.
— А кто занимается Мелильей?
— Мы отправили туда в качестве начальника гарнизона подполковника Рафаэля Гарсиа. Он сообщил, что его части готовы присоединиться к восстанию.
— Хорошо, действуйте. Сообщите Гарсиа, если он победит в Мелилье, быть ему полковником. Этот город тоже важен. Оттуда тоже можно перебрасывать подкрепления на материк. Когда закончите в Танжере, я туда приеду. И напомните, чтобы сразу же во всех городках открыли пункты срочного набора в регулярес. Нам понадобиться много легкой пехоты.
— Но оружия совершенно недостаточно, мой генерал.
— Будет оружие. Не сразу, но будет. Как только мы тут возьмем власть и организуем правительство — хунту, я обращусь к Муссолини и Герингу. Есть предварительное согласие обоих. Только бы в метрополии нас не подвели! Оставаться правителем Марокко я не собираюсь! А теперь покажите, кто проведет меня в мою резиденцию. Мне надо привести себя в порядок. В пустыне нас немного помотало.
И буквально через четверть часа на взлетно-посадочной полосе у Тетуана остался только «Стремительный дракон» и несколько караульных, прикипевших к своим постам. А над горизонтом медленно поднималось весеннее солнце — наступил первый рассвет Гражданской войны.
* * *
Мадрид
6 мая 1936 года
В президентском дворце никто не спал. Мануэль Асанья с самого утра, как только пришли новости о мятеже в Марокко, понял, что то, о чём его предупреждали друзья и союзники, началось. На его одутловатом, почти лишенном эмоций лице (всё-таки возраст давал себя знать), на этот раз можно было увидеть не только растерянность, но и собранность, целеустремленность. Как сказал один человек «мятеж надо давить, пока он не стал революцией». Фактически, в его дворце собрались все министры и шел почти непрекращающийся совет, особенно руководящей тройки: президента, руководителя военного ведомства и премьера правительства. Хуже всего было то, что пока что была более-менее ясна ситуация только по Мадриду. Кроме того, несмотря на то, что мятеж в столице провалился, в некоторых районах города еще продолжалась стрельба. Было неспокойно. И как-то особенно гадко на душе. Всё дело в том, что все его устремления построить республику для всех граждан все стремительнее становились утопическими и несбыточными мечтами. И всё началось с визита этого русского, Мигеля Мартинеса, который при личной встрече предъявил очень серьезные полномочия от своего вождя, Сталина.
Мануэль прекрасно понимал, что доверять Сталину нельзя, тот исполняет волю Коминтерна и будет проводить жёсткую линию конфронтации с социалистами, и вообще, строить социализм в Испании Асанья не собирался. Но этот русский еврей сумел президента (а встреча прошла почти сразу же после инаугурации) удивить. Он показал секретную статью Сталина «О государственном капитализме, как форме трансформации общества в социальное государство». То есть, ему предложили выстраивать в стране вполне адекватную ситуации и его личному пониманию справедливости государственную структуру, при которой сохранится капиталистическая система и при мощном государственном контроле, что позволит заложить серьезные социальные гарантии беднейших слоев населения. И важнейшим вопросом становился земельный. На его возражения, что реформа продвигается, правда, медленно, из-за сопротивления крупных землевладельцев, которые имеют на местах много власти и влияния, Мартинес ответил, что промедление с переделом земли смерти подобно. После долгих дискуссий был принят указ о переделе земли, по которому был установлен земельный максимум, а все излишки передавались крестьянской общине, которая и решала, как она распределит эту землю: будет ее обрабатывать коллективно, создавая кооператив, или поделит между отдельными крестьянскими семьями. При этом в некоторых селениях шли по пути раздела земли и объединения части хозяйств в кооператив. А чтобы помещики не взбунтовались, им предложили компенсации в виде участков под плантации цитрусовых в Испанском Марокко. При этом также в виде компенсации обещали кредит саженцами и небольшие денежные выплаты. Надо сказать, что несколько семей уже воспользовались этим предложением и перебрались за море.
И сразу появились серьезные последствия этого «чёрного передела». Во-первых, власть помещиков быстро растаяла. Потому что крестьянин не дурак, когда дело идет о его выгоде. И когда государство говорит: возьми землю у своего помещика, он идет и берёт. Потому что своя земля греет ему душу намного сильнее, чем любые обещания крупного землевладельца. Сильно сопротивляющихся помещиков быстро упокоили. На самом деле крестьяне люди жестокие, скот убивать им не привыкать. А человек что скотина, разве что на своих двоих передвигается, так это поправимо. Ноги всегда оторвать можно. В общем, ничего нового не произошло: смена землевладения прошло кроваво и быстро. Причём во всех провинциях страны одновременно. В том числе там, где проводилась осторожная реформа Асаньи. Но там семьи хлебопашцев получили слишком незначительные приварки к своим наделам, поэтому активно включились в чёрный передел. Во-вторых, на селе рухнуло влияние католической церкви. Да, крестьянин существо темное и забитое. Но когда государство сказало: берите и делите землю, а святой отец берет крест и становится на защиту земли помещика, то уронить батюшку на землю, и чуть-чуть по нему потоптаться для крестьянина грехом не является. А вот не забрать землю, которую тебе дают — это уже большой грех! Кое-где запылали церкви. Но правительство республиканцев эти провокационные события быстро купировало. Теперь, если священник выступал против земельной реформы, церковь закрывалось, а ее имущество и земли переходили во владение крестьянской общины. И крестьянам это понравилось!
