Вечный сон - Анастасия Вайолет
Анэ хочется лечь лицом в снег и лежать, пока белизна не остудит, не вычистит все ее мысли. Но вместо этого она поворачивается к людям, все еще сидящим на земле, и в два шага преодолевает расстояние между ними.
– Из… извините… – бормочет она, чувствуя, как жжется зуб в ее кармане.
Анэ смотрит на несчастную взрослую женщину, но видит в ней беспомощного ребенка. Такую же жертву случайности. Анэ не знает, любила ли она свою дочь, сколько ей было лет и как она пережила ее потерю, – но это и не нужно знать. За женщину говорят оглушительно громкие рыдания и трясущиеся руки.
Она встает – неуверенно, но быстро. Руки ее еще подрагивают, женщина всхлипывает, но держится ровно, словно ей приказали. Круглыми глазами она смотрит на Анэ – и мужчина, видимо, ее муж, следует за ней и встает так же ровно. Оба они неподвижны и смотрят то ли на нее, то ли куда-то позади – но только не в глаза.
Анэ натянуто улыбается.
– Вы… извините. Я не знала, – говорит она, стараясь сделать свой голос как можно более мягким.
Люди бормочут что-то ей в ответ, и тогда Анэ понимает: они ее боятся. Только поэтому они так резко встали, и только поэтому продолжают смотреть на нее и стоять без движения, несмотря на все пережитое.
И поэтому они не злятся.
Анэ невольно представляет себе отца – могучего, сильного, размером втрое больше ее самой. Даже тень его внушала неосознанный страх, который разрастался внутри и скреб по коже, не отпуская ни на мгновение.
И понимая, что именно это видят стоящие впереди нее люди – эту страшную силу, которую впору бояться и избегать, но без которой нельзя жить, – Анэ тут же сгибается в приступе тошноты. Мерзкая волна накатывает на нее, сжимает горло, скручивает так сильно, что она едва не задыхается. Ей хочется исчезнуть прямо сейчас – лишь бы не испытывать на себе эти испуганные взгляды, лишь бы не бороться с липкой, сильной тошнотой, которая вот-вот вывернет наизнанку ее тело.
Анэ вырывает на снег, и с каждым стуком сердца из нее, кажется, выходит что-то человеческое. Она отдаленно, словно сквозь толстую пелену, слышит, как люди быстро убегают по улице. И остается одна. Анэ сплевывает вязкую слюну, вытирает рот и накрывает себя большим меховым капюшоном, видя только бесконечный снег.
В голове воет рой беспорядочных мыслей. Темные образы и холодное детское одиночество. Такое тоскливое и пустое, что к горлу моментально накатывает еще один приступ тошноты, и сжимает, и душит.
Зуб в кармане обжигает с удвоенной силой, и Анэ опускает туда руку, нащупывает амулет и хватает его так сильно, как только может. Пусть он ее защитит. Пусть не даст превратиться в собственного отца. Пусть подскажет ей, как вернуться и вновь стать Анорерсуак.
Вечный бог
В ту ночь все проснулись от грома сотрясающейся земли. Пол и стены дрожали, а вместе с ними дрожали и руки – Анэ проснулась от этой дрожи, чувствуя, что тело ее не на месте, а весь поселок словно несет на руках древнее подземное существо. Она подпрыгивала на кровати, и каждая поверхность гудела. Со стола и полок падали предметы.
Анэ быстро спускается с кровати. Та кажется странно большой, дрожит, трясется еще сильнее. Анэ старается дышать глубоко и медленно, но чем больше грохочет земля, тем труднее ей это дается. И она задыхается, в висках громко стучит кровь, перед глазами плывет и кровать, и комната, и дверь, но что-то заставляет ее двигаться, что-то сильнее, чем она сама.
Холодная ручка и скрип петель, пустой коридор, входная дверь. Анэ чувствует и видит образы, которые меняются каждый миг. И вот она уже глотает ледяной воздух, и щеки ее хлещет ветер, а в глубине поселка, в пустотах между маленькими домами, двигаются большие темные фигуры.
Луна освещает их объемные ноги, что утопают в сверкающих сугробах. На ногах – огромные лица, настолько, что Анэ приходится протереть глаза, прежде чем ей удается осознать происходящее. Существа с длинными вытянутыми лицами на огромных ногах. Их тяжелые ступни с грохотом опускаются на заснеженную землю, и с каждым их шагом сотрясается Инунек.
Анэ смутно вспоминает, что уже видела таких существ. Когда-то очень давно, не просто в другой жизни – в детстве, когда еще не научилась бояться и выглядывала из хижины в поисках опасностей. То были катутаюки – обычно маленькие существа, что забираются в дома и крушат все на своем пути. Отцу они доставляли особенно много неприятностей: их тяжело было поймать, они легко могли спрятаться в вещах или зарыться в большой сугроб.
Но то, что Анэ видит сейчас, объяснить невозможно. Существа похожи на катутаюков, но их размеры изменились так сильно, что ей приходится крепко зажмуриться и протереть глаза, прежде чем она вновь смотрит вперед. Перед ней медленно, с неловким покачиванием проходит ряд этих существ. Каждый их шаг сопровождается таким грохотом, что Анэ от ужаса застывает на месте. Лица, слабо освещаемые лунным светом, кажутся безжизненными – мутные глаза, плотно сжатые губы. Лица, не выражающие ничего – ни добра, ни зла.
Двери разноцветных домов открываются, и из них выглядывают черные силуэты – чтобы тут же исчезнуть с громкими хлопками. За грохотом длинных ног Анэ почти ничего не слышит, и поэтому, когда на ее плечо неожиданно ложится рука, она вскрикивает и поднимает руки в желании защититься.
Но это лишь Апитсуак.
– Анэ? Что случилось?
Она убирает с плеча его руку, подносит палец к губам и вновь оборачивается к катутаюкам – они все пробираются сквозь сугробы, качаясь из стороны в сторону, едва не падая огромными лицами в снег.
– Я попробую их прогнать, – шепчет Анэ и бежит в свою комнату.
Все еще находясь в полной темноте, она нащупывает знакомые предметы – покрывало, изголовье кровати, шкафы, стол, ритуальный жезл с лежащим поверх него поясом.
Уже через пару десятков вздохов Анэ снова оказывается в дверях – неотрывно смотрит на катутаюков, которые за это время смогли продвинуться в глубь поселка. Где-то в одном из домов громко плачет ребенок. На берегу тихо плещется вода. Анэ внимательно рассматривает каждый образ, каждую развилку, которая только видится в лунном свете, – и все пытается найти удобное место, где можно расположиться с жезлом и обмотанным вокруг руки поясом.
По телу пробегает дрожь – и дышать
