Десятое Блаженство - Валерий Петрович Большаков
— В строй! — рявкнул Савин.
— Да пошел ты… — рассеянно ответил я, прислушиваясь. Мне показалось, что вдалеке взвыл автомобильный мотор, газуя на высоких оборотах.
Продолжая браво маршировать, мы вывалились на небольшую поляну. Майор набрал побольше воздуху в грудь, чтобы распять непослушного штатского хотя бы на словах, но тут среди стволов деревьев замелькали силуэты цвета хаки, и из лесу вышагнули грязные, заросшие молодчики в камуфляже.
Сразу чувствовалось — с дисциплиной и прочими армейскими ценностями они знакомы понаслышке. Партизанская вольница.
У кого на плече поюзанный «Калашников», у кого винтовка натовского образца, а прыщавый боевик на первом плане и вовсе покачивал старорежимным «маузером».
— Дуарт ларт! — гаркнул он на албанском, тут же добавляя по-сербски: — Руке горе!
— Чеку? — выговорил я, резво поднимая руки, и перешел на «инглиш»: — Мы — офицеры НАТО, переодетые в советскую военную форму! У нас секретное задание! Мы…
Чеку плохо меня понимал, но подпустил к себе, ошалело выслушивая бред, который вдохновенно нес «NATO officer».
Костяшками пальцев я ударил прыщавого в горло, перебивая и трахею, и позвонки. Мастером восточных единоборств мне не стать, но врожденная быстрота движений позволяла выйти в грубые костоломы.
Полевой командир еще падал, пуча глазенки, когда я выдрал из его скрюченных пальцев «маузер». Вороненый пистолет рявкнул трижды, снимая сутулого бородача, обнимавшего увесистый ручник, и худого, длинного как жердь парня с охотничьим карабином.
Куда угодила третья пуля, затрудняюсь сказать — экипаж открыл огонь на поражение, и смертная суета превысила всякие пределы.
— К лесу! — заорал я. — Что стали? К лесу!
Отстреливаясь, экипаж неуклюже побежал, мелькая лётными комбезами между тюльпанных деревьев. Я мигом расстрелял всю обойму, тиская тяжелый пистолет обеими руками — отдача у «маузера» просто убийственная.
И все время короткой перестрелки ловил себя на том, что отношусь к происходящему, словно к лихой молодецкой забаве. Помутнение то было или просветление, не знаю. Я же видел прекрасно, как очередь из автомата рвала плоть, как звенящая на подлете пуля вышибала мозги, забрызгивая кровью глянцевые листья магнолии. Но представлял себе надуманную, дурацкую картину — будто два десятка лбов, матерившихся по-русски и по-албански, играют «в войнушку», крича звонкими мальчишескими голосами: «Пах! Пах! Ты убит!»
Что это был за выверт психики, не скажу, за этим лучше к Светланке обращаться, но он мне реально помог — я не боялся, не тратил время и нервы на страх, а четко следовал правилам «игры».
Выбирал самого опасного среди противников — и лишал его жизни. Быстро рассчитывал проход от одной кряжистой шелковицы до другой, пересекая линию огня в момент. Ну и, как во всякой «стрелялке», менял оружие.
Иссякли патроны в «маузере» — отобрал у вонючего боевика плохо вычищенный «узи». Опустел магазин — подхватил трофейный «калаш». Игра закончилась, когда по нам ударил пулеметчик.
И наваждение пропало тотчас же.
Бывает, что водитель задремлет, сон смешается с явью, и лишь душераздирающий сигнал вернет его в реал. И водила вдруг с ужасом осознаёт, что съехал на встречную, что прямо на него мчится фура, злобно скалясь решеткой радиатора, а жить осталось долю секунды…
…Пулеметная очередь ударила поверх наших голов, а когда стрелок догадался опустить ствол, целей не стало — экипаж «Ту-95» залег на опушке, прячась за буграми, вжимаясь в рытвины.
В мою хованку скатился одуревший Савин, бледный, взъерошенный, но живой и невредимый. Он таращил на меня глаза и нервно облизывал сухие губы.
— Следи за лесом! — коротко обронил я, подтаскивая автомат. — Прикроешь обе спины…
— Ага, — вытолкнул помкомандира.
Позиция у нас была хреновая. Ну, сколько у меня еще патронов в рожке? Пять? Десять? Да хоть двадцать! Стукнет боек вхолостую — и всё, приехали. Отходить некуда.
Лесок позади прикрывает не нас, а тех, кто подкрадется поближе, да забросает «лимонками». Или просто расстреляет в упор. Фланги открыты — обойди нас тот же пулеметчик, и готов «груз 200»…
— Гош! — крикнул я. — Жив?
— А? — откликнулся Чернов. — Ага! Глеб с Киром тут!
— А мы с другой стороны! — докричался Руслан. — Я и Шота!
— Славин со мной! Патроны — йок?
Тут боевики очень невежливо прервали нашу беседу. Взревывая мотором, с треском круша молодую поросль, выехала БМП с тщательно замазанным номером — видать, угнали или отбили у армейцев. Одолев промоину, бронемашина развернулась сбоку от нас, в неглубокой низине. Савин издал невнятный горловой звук.
Говорят, что обычно у человека, попавшего в смертельную ловушку, вся жизнь прокручивается перед глазами. Не знаю…
Лично у меня в голове оседала строчка из анекдота:
«Это конец», — подумал Штирлиц…'
Ворча двигателем, БМП плавно подвернула башенку. Пушка задрала эрегированный ствол. Задыхаясь, я глянул в черный, немигающий зрачок дула.
— Майор, будет перелет! — выдохнул я. — Как грохнет — кидаемся на прорыв! Иначе…
Грохнуло! Но орудие молчало — это в густой чащобе сверкнул сполох, а затем, описывая кривую спираль дымным выхлопом, пролетела граната. Она вошла в броню, как осиновый кол в сердце вурдалака. Я всё это видел, но полностью не сознавал.
И тут ударил громовой раскат — башню сорвало и подбросило на клубящемся столбе огня. Из обезглавленной БМП, как из жерла, било пламя, частили разрывы боекомплекта, не сдетонировавшего ранее, и валил подсвеченный дым.
Оглушенный, мало что соображающий, я, тем не менее, чуял перемену к лучшему. Секунду спустя, пересиливая гул огня, пробилось мужественное, усиленное динамиками:
— Бросить оружие! На колени, руки за голову! Работает спецназ!
Те же команды зазвучали на албанском, а меня разбирало нервное хихиканье — даже жестяные обертоны не искажали знакомый голос Жеки, наперсника юных забав. Полковника Зенкова.
Стремительные тени замелькали между деревьев, прореживая крики злобы и страха. Глушители, переводившие выстрелы в хлопки, нагоняли страху больше, чем неистовая пальба.
Похоже, отморозки из банды Чеку «не вняли» — с разных сторон неслись беспорядочные очереди. Спецназ осерчал. И устроил бандосам полную зачистку.
А я ощущал страшную слабость. Она навалилась на меня, лишая желаний, пеленая в паутину безразличия. Даже белозубо улыбавшемуся Жеке, бравому десантнику в лихо нахлобученном берете, я помахал вяло, будто через силу.
— Чего прижух, мон шер? — с веселым облегчением рассмеялся Зенков. — Сам же говорил: «Всё будет хорошо!»
— … И даже лучше, — окончил я по инерции.
Мы по-свойски помяли друг друга, словно соревнуясь, кто крепче жмет, и зашагали, догоняя экипаж
