Утро под Катовице-2 (СИ) - Ермаков Николай Александрович

— То что ты выжил, это невероятно, с такими ранениями и потерей крови не живут. А если учесть, что я делала такую сложную операцию в первый раз, без нужных инструментов и лекарств, в антисанитарных условиях, то это просто чудо.

— Это у Вас волшебные руки, — сделал я комплимент целительнице.

В ответ она вздохнула, погладила меня по голове и с показной строгостью сказала:

— Молчите пациент, — Вам пока нельзя говорить, множественное проникающее ранение легкого, это совсем не шутка, несмотря на Вашу поразительную регенерацию.

Ещё через неделю, осмотрев раны, она, осмотрев раны разрешила мне перевернуться на спину. И сама же и помогла это сделать. Наконец-то! Перевернувшись, я, наконец, смог разглядеть свою спасительницу, которая оказалась девушкой в возрасте около двадцати лет среднего телосложения с ничем не примечательным лицом. Обычная такая девушка с соседней улицы. Одета она была в советскую военную форму без знаков различия. Что позволяло сделать определенные выводы — скорее всего, это советский диверсант, заброшенный в тыл врага.

Ещё через день в землянку заявился мужчина лет двадцати пяти, одетый в такую же форму без знаков различия. Он сел на чурбак, стоящий рядом с моим ложем, положил на колени сумку-планшетку, пристроил на неё лист бумаги, взял в руки карандаш и, не представившись, принялся задавать вопросы:

— Фамилия, имя, отчество?

— На любые вопросы я буду отвечать только в присутствии моего командира или комиссара, — вполне логично отреагировал я на такой беспардонный интерес, проявленный незнакомым мне человеком.

— А как нам их найти? — никак не унимался собеседник.

— Я же сказал, что на любые вопросы я буду отвечать только в присутствии моего командира или комиссара.

— Но… — хотел он что-то возразить, однако махнул рукой и перешел на другую тему, — Тогда я Вам кое-что расскажу. Вы находитесь в партизанском отряде, а ранил Вас наш постовой. Слишком опрометчиво с Вашей стороны было кататься ночью по местным лесам ночью на мотоцикле в немецкой форме.

Это он тонко подметил, да и слово какое подобрал — «опрометчиво». Небось выпускник гуманитарного ВУЗа. Я уже давно, раздумывая о произошедшем догадался, что, скорее всего, меня подстрелили свои же. Хорошо хоть там же не добили. Тем временем, как будто прочитав мои мысли, партизан продолжил:

— А не добили тебя благодаря детям, которых ты вез, бойцы услышали крик девочки: «Ой мамочки!», рев её брата, подошли, успокоили их и расспросили. Те ничего вразумительного, кроме того, что ты партизан, сказать не смогли, но парни решили, что надо попытаться спасти, и, сделав перевязку, доставили в лагерь… Вот такая история. Да и как Вас зовут, мне известно: Ковалев Андрей Иванович, — произнес он, испытующе глядя мне в лицо.

А мне стоило больших усилий сохранить невозмутимый вид. Всё страньше и страньше.

— У Вас прекрасная выдержка, товарищ младший лейтенант, — меж тем продолжил мой неназвавшийся собеседник, — Ни один мускул не дрогнул, именно так Вас и описывали товарищи Кузнецов и Антипов. Но думаю, что Вы всё-равно удивлены, поэтому не буду мучить неведением — неделю назад ваш отряд смог выйти на связь с нашим подпольем в Бобруйске и ваш командир подробно доложил о боевых действиях отряда и Ваших в том числе. Я по долгу службы ознакомился с этим докладом и скажу Вам — впечатляет!

Меня тоже впечатлил вываленный на меня ворох новостей, но всё-равно оставалась некоторая вероятность того, что вокруг меня цирк, устроенный абвером, поэтому я спокойно ответил незнакомцу:

— Всё это очень интересно, но я понятия не имею, кто эти ваши Ковалев, Кузнецов и Антипов.

— Ну нет, так нет, — покладисто согласился так и не назвавший себя незнакомец и, пожав плечами, удалился из землянки.

И что ему было надо, если это наш? Ведь и так всё знает.

После этого странного посещения моё лечение продолжилось в прежнем режиме и вскоре я уже мог вставать, чтобы самостоятельно сходить в сортир. То что я увидел, впервые покинув землянку с помощью моей заботливой сиделки, полностью подтверждало то, что я нахожусь в партизанском отряде. Да я и ранее был уверен в этом, а откровенничать с незнакомцем не стал в основном из принципа.

Ещё через неделю я уже почти полностью был здоров и мне выдали такую же форму без знаков различия, как у большинства находившихся здесь партизан. А то ранее из одежды у меня была только шинель, которая одновременно служила мне одеялом. Вечером того же дня, когда я сидел около землянки на бревне, погрузившись в мысли о былом и грядущем, ко мне подошел комиссар Антипов. Увидел я его издалека и заранее поднялся с бревна, чтобы соблюсти вежливость и устав. Тот, подойдя, слегка приобнял меня и, заглянув в лицо, спросил:

— Ну как ты?

— Нормально, товарищ комиссар.

— Десять верст пройдешь по лесу?

— Ага, — уверенно кивнул я, — А куда?

— В отряд, мы к зиме перебазировались. На старой базе пока ещё тоже кое-кто остался, но большая часть уже тут, неподалеку. Да ты садись! — разрешил он мне и, дождавшись, когда я опущусь на бревно, тоже сел рядом, — Говорят быстро выздоравливаешь?

— Да, слава Богу, заживает как на собаке, через пару недель буду снова лучше прежнего.

— Ну и хорошо! А то работы невпроворот, центр требует активизировать работу. Хотя на наш отряд сильно не наседают, благодаря тебе, но ситуация на фронте тяжелая, так что всё-равно надо действовать.

— А подробнее, что там на фронте? — после ранения я практически общался только с сиделкой и врачом и эту тему мы не затрагивали.

— Отступаем. Могилев, Смоленск, Рогачев, Жлобин сдали. Бои идут на линии Ярцево, Чаусы, Гомель.

Да, печально… Но если учесть, что сегодня двенадцатое сентября, то далеко не все плохо, по крайней мере лучше, чем было ТАМ.

— Да, кстати, тебе ещё надо рапорт по Осиповичам написать, — продолжил комиссар, — А то мы доложили, что это твоих рук дело, но центру нужны подробности. Тут насколько я знаю, товарищ Сергей хотел тебя по этому поводу опросить, так ты его куда-то далеко…

— И ничего не далеко, — поправил я его, — Просто вежливо отказался обсуждать секретные вопросы с незнакомым человеком.

— Правильно. Им ведь эти Осиповичи были главной целью обозначены, а ты у них, значит, сначала Котову буквально из-под носа увёл, да сам станцию и взорвал, — комиссар довольно усмехнулся, — Хорошо ты их на место поставил. А то они, как прибыли оттуда, так стали всех, до кого смогли дотянуться, себе в подчинение ставить, да ещё с обвинениями в плохой работе, трусости и прочее… В общем, показал ты им, что окруженцы тоже не лыком шиты и благодаря тебе наш отряд теперь напрямую республиканскому ЦК подчиняется, для нас даже отдельного радиста прислали. Но нужны результаты.

Да здесь, оказывается, тоже свои интриги, бурное перетягивание одеяла под разговоры о непримиримой борьбе с врагом. И рапорт ещё надо писать, в котором, разумеется, должна быть особо отмечена руководящая роль командира и комиссара отряда. Всё неизменно во все времена и в любых условиях.

— Будут результаты, — заверил я его, — дней через пять уже смогу на выход пойти.

— Ну вот и прекрасно! — одобрил он мои намерения и продолжил, — Ты только не подумай, что кроме тебя никто не работает, мы за это время несколько нападений на колонны сделали и два состава с рельс спустили.

— Да я и не сомневался, — заверил я его, хотя, признаться, мелькнула мыслишка…

— Ну тогда ладно, — он тихонько хлопнул меня по плечу, — Завтра с утра выходим, а пока пойду, есть тут ещё дела.

Новый лагерь нашего отряда был обустроен гораздо лучше — видно, что учли ранее совершенные ошибки и применили наработанный опыт. По прибытии в свой отряд я первым делом отправился отдыхать — всё-таки не до конца ещё восстановился. Мне отвели небольшую одноместную землянку, в которой уже была установлена печь-буржуйка, переделанная из бочки. Вот это я понимаю — шикарный интерьер! Полежав пару часов, я сходил на обед и по настоятельной просьбе Антипова уселся за написание рапорта, где, следуя пространным, но очевидным намекам, особо отметил непосредственное участие в подготовке диверсии командира и комиссара. Ну не сам же я такой умный все продумал да спланировал.