Туманная река (СИ) - Порошин Владислав Викторович

2

С математики мне свалить удалось, как бы еще исчезнуть с урока физики, думал я, безразлично разглядывая в окно весеннюю зеленую листву, и пропуская мимо ушей учебный материал. Дематериализоваться бы как-нибудь в теплые края. Физику в нашем классе преподавал очень правильный, педантичный и ужасно занудный Борис Евсеевич Крюков. Лет ему было около тридцати пяти, плюс минус, сколько точно, я не знал. Фронта, он в силу возраста удачно избежал, так как, обладая ярко выраженным астеническим телосложением вряд ли бы там долго протянул. Проще говоря, физик был высок, худ и близорук. Кстати его жена преподавала в нашей же 447 школе биологию, она напротив была невысокая и полная женщина.

В класс, тактично постучавшись, вошла, старшая пионер вожатая Тина Соколова.

— Можно я сделаю короткое объявление, — обратилась она к учителю физики.

— Извольте, — ответил Борис Евсеевич, — но отнятое от урока время будет компенсировано переменой.

— У-у-у, — загудел недовольный школьный народ.

— Зануда, — тихо прошептала мне в ухо Наташка.

— Уважаемые ребята! — торжественно начала Тина, — в пятницу состоится школьный турнир по шахматам, посвящённый героям молодогвардейцам, которые героически сражались с немецкими оккупантами в годы Великой Отечественной войны. Кто желает от вашего класса принять участие?

— А что получит победитель? — крикнул с задней парты Зёма.

— Победитель, получит почетную грамоту и будет отмечен хорошей характеристикой в личном деле, — с важным видом ответила пионервожатая.

— Жаль я играть не умею, — отработал Санька по-качаловски свой драматический эпизод, — мне бы хорошая характеристика не помешала, — закончил он под хохот всего класса.

— Я буду учувствовать! — я поднялся с предпоследней парты, — записывайте, Богдан Крутов, восьмой «А».

— Куртов, — вдруг выкрикнул с другого конца класса мой заклятый «друг» Олег Постников, который в последнее время ходил, как в воду опущенный, — ты же вроде на гитаре брянькаешь, значит, слух имеешь хороший. Турнир будет в шах-ма-ты, а не в подкидного дурака!

Весь класс опять заржал, либо, радуясь шутке, либо тому, что урок медленно превращается в балаган.

— Ну, в дурака ты у нас знатный чемпион, — потролил я Постного, — Можно сказать дурак класса, или классный дурак. Кому как угодно. Поэтому я и записываюсь на шахматы.

Народ в классе вновь дружно загоготал, а Постников бессильно сжал кулаки и покраснел, как рак.

— Я вынужден буду уменьшить вашу перемену на пять минут! — успокоил разом всех физик.

— Извините, до свидания, — сказала Тина Соколова и покинула кабинет.

Я же спешно собрал все свои школьные принадлежности в портфель, и под удивленный взгляд Бориса Евсеевича пошел на выход.

— Это что за броуновское движение на уроке? — остановил меня учитель физики.

— Если смотреть с теоретической точки зрения, то вы в корне неправы, коллега, — я медленно продвинулся к двери, — броуновское — это же хаотичное движение. А у меня оно строго прямолинейное. Больше тройки вы мне все равно за год не поставите, а хорошая характеристика на дороге не валяется. Поэтому, иду готовиться к турниру по шахматам. Нужно периодику полистать.

— Вы серьезно намереваетесь выиграть турнир? — удивился Крюков.

— Глупо принимать участи в соревновании, если ты не имеешь даже надежды победить в нем, — так же удивленно ответил я, — может быть, вы хотите заключить пари?

— Извольте, — физиком, по всей видимости, обуял азарт, — если вы попадете в призы, то я вам поставлю итоговую четверку за год.

— Отлично, — я протянул руку преподавателю, — а если я выиграю, то вы мне поставите пять!

— Этому никогда не бывать! — физик сжал мою ладонь своей и сам же разбил свободной рукой наше рукопожатие.

— Ненормальный, — сказал физик, когда я уже закрывал за собой дверь.

И мне в голову пришла отличная строчка для песни на мелодию «I Will Survive».

— Преданы мечты, сожжены мосты, Был этот мир таким большим, пока едины были мы, — намурлыкал я себе под нос.

Я быстро пробежался до пионерской комнаты, чтобы удачная строчка не успела вылететь из моей дырявой головы. Вместо Тины Соколовой, там я обнаружил двух старшеклассниц, которые рисовали объявление в школьную стенгазету.

— Привет, — поздоровался я и посмотрел, что успели набросать на лист четвёртого формата девчонки.

Надпись, шахматный турнир, старательно выводила одна девушка широким двухсантиметровым пером. Ее же коллега по стенгазете выбирала из стопки старых открыток подходящий по смыслу рисунок.

— Тебе чего? — недовольно хором спросили девчонки, вместо вежливого приветствия здравствуйте.

— Мамонт попросил проконтролировать, — соврал я, сославшись на нашего директора школы, Владимира Семеновича Мамонтова, — чтобы все было чики-пуки с идеологической точки зрения. А то молодежь нынче пошла плохо подкованная в этом вопросе.

— А ты прямо такой подкованный? — с вызовом спросила одна старшеклассница, оторвавшись от стопки открыток.

Она была так худа, что стоя против окна, мне показалось, что солнце просвечивает сквозь ее балетную фигуру.

— А то, — я наигранно развел руки в стороны, — вот вы сейчас нарисуете на картинке Алехина, он, конечно, наш, русский, но играл с немцами во время войны на оккупированной территории. Или, например, нарисуете героев молодогвардейцев, а, между прочим, еще до конца не ясно, кто оказался предателем в этой организации.

— А что тогда рисовать? — удивилась вторая девчонка, которая уже закончила, выводит надпись, про шахматный турнир.

— Не что, а кого, — поправил я девушку, — Мамонт сказал изобразить Никиту Сергеевича Хрущева, который вместо кукурузы держит в кулаке белого ферзя.

— Ой, — испугалась балерина, — я не умею рисовать Никиту Сергеевича.

— А ты комсомолка? — я с жалостью посмотрел на симпатичное и в то же время растерянное лицо девушки.

— Да, — тихо пролепетала она.

— Тогда придется комсомольский билет положить на стол, — сказал я, еле сдерживаясь от смеха.

И пока обе девчонки, чуть-чуть было, не устроили из слез небольшой спонтанный Ниагарский водопад, я открыл книжный шкаф с методическими пособиями и нашел старую потертую шахматную доску.

— Не комплект, — прокомментировал я, рассматривая фигуры, спрятанные в деревянном, в черно белую клетку, футляре, — под мою ответственность! Будете рисовать белого короля и черного ферзя.

Я поставил обе фигурки рядом.

— Если Мамонт спросит, а где изображение Никиты Сергеевича Хрущева, то скажете, что Крутов, то есть я, вам ничего про него не говорил, — я подмигнул девчонкам.

— Так тебе же попадет, — вновь не успев порадоваться, расстроилась совестливая балерина.

Кстати говоря, в той жизни я уже давно отвык от подобных естественных проявлений человеческой порядочности.

— За меня можете не переживать, — я махнул рукой, — комсомольского билета у меня нет, школу заканчиваю через десять дней, оценки меня вообще не волнуют. И как писал Гегель в «Феноменологии духа», — нищему пожар не страшен.

Наконец девчонки заулыбались.

— Но у меня одно условие, — я тихо по-заговорщицки зашептал, — я немного тут порепетирую, и вы мне не мешаете. А то в субботу очередная дискотека, а песен у нас маловато будет.

— Неужели вы все сами сочиняете? — удивилась балерина.

— А то! — усмехнулся я, и уселся в уголок, где стал тренькать на обесточенной гитаре, напевая слова новой песни на мотив «I Will Survive».

Слова давались с превеликим трудом, цедились, можно сказать, по капельке. И я так увлекся, что даже подпрыгнул от неожиданности, когда услышал звонок на перемену. Что ж, первый куплет у меня написался, но с припевом дело обстояли крайне не важно.

3

По гудящему как улей, школьному корриду, сквозь ураган носящейся туда и сюда малышни, я как ледокол протиснулся к своим друзьям.