Позывной «Курсант» — 3 - Евгений Прядеев
— Алёша, секрет для всех. Я же сказал.
Я замолкаю и чувствую внутри горечь… Мне становится очень обидно. Обидно за себя. За свою глупость. Ну, конечно для всех! Папа ведь сказал. Значит, маме тоже нельзя говорить. Что ж я так опростоволосился. Сразу.
— Какие завитушки? Какие рисунки? — спрашивает мама тихим голосом.
— Алёша, поди, пожалуйста в гостиную. А лучше — в свою комнату, — папа осторожно подталкивает меня в сторону дверей.
Я не хочу уходить, но не спорю. Старших нужно слушаться. Их нужно почитать и уважать. Меня так учили. Я выходу из комнаты, закрываю дверь, делаю несколько шагов, а потом… Потом останавливаюсь, зажмуриваюсь и на цыпочках крадусь обратно.
Подслушивать некрасиво. Я знаю. Но мне до ужаса, просто до ужаса интересно, что папа ответит насчёт завитушек. Он ведь так и не объяснил загадку, только заставил хорошо запомнить рисунок вместе с его значками.
— Ты с ума сошел? — тихо спрашивает мама. — Он же совсем ребенок.
— Да. И будет очень плохо, если он останется один, — отвечает папа.
Я совсем не понимаю этой фразы. Как такое может быть? Почему один? А где будут мои родители? Меня хотят куда-то отправить?
— Ты думаешь тебя вызвали, чтоб… — мама осекается. Ее голос все такой же тихий, но в нём появляются странные, пугающие интонации. — Сережа, давай не поедем! Христом Богом прошу.
Я слышу шорох и глухой звук, будто что-то упало на пол. Не знаю, что там происходит. Заглянуть боюсь.
— Марина встань! Ты что? Встань немедленно! Да как так! Марина, перестань. Сейчас же!
— Я тебя умоляю, давай не поедем, — мама говорит уже чуть громче. Мне кажется она вот-вот расплачется.
— Да встань же! Ну право слово! Ты напугаешь Алешу, если он вернётся. Прекрати.
Снова какая-то возня. Может, они балуются? Борются, например. Очень похоже на то. Только не могу понять, что у мамы с голосом. Ей точно не весело.
— Я не могу! Понимаешь? Это мой долг. Я не свободен в своих поступках, — папа будто в отчаянии. — Я обязан. Меня вызвали! Может, и ничего страшного. Может, я просто накручиваю себя. Просто… В ноябре Льва и Григория исключили из партии. И совсем недавно еще семьдесят пять человек! Что-то там происходит.
— Не что-то. Не что-то! — выкрикивает мама. — Ваш ненаглядный Коба тянет одеяло на себя! Убирает тех, кто ему мешает! Владимир Ильич всегда знал, что нельзя ему позволять сосредотачивать власть в своих руках! Ты ведь знаешь, мои дальние родственники оказались среди тех, кто после убийства Войкова попал под жесткую руку его мести. А если и это разворошат?
— Марина, прекрати! — папа злится. Его голос меняется. — Мы не вправе осуждать или вешать ярлыки! В любом случае я поеду. Ты пойми, если мы останемся здесь, тогда нас точно… Ты понимаешь о чем я.
— Давай уедем. Куда угодно. Подальше от Берлина и Советского Союза!
— Нас все равно найдут. Но если что… Павел в любом случае узнает. Он не бросит Алешу, я уверен. Разыщет его. И вот тогда наш сын… В общем, это шанс для него. Павел все поймёт. Он защитит Алешу.
— Но…
— Марина, — папа снова перебивает маму. — Поверь, я знаю, что делаю. Когда мы с Алексеем летом были в банке, я не знал, что все повернется именно так. Доверил ему шифр исключительно исходя из интуиции. И тех событий, которые происходили дома, в Советском Союзе. Но теперь выходит, это было правильное решение.
— Неужели ты ставишь свою служба выше семьи? — тихо спрашивает мама. Она уже успокоилась. Ее голос больше не дрожит.
— Выше семьи я не ставлю никого и ничего. Но есть еще Родина, Марина. И предать ее я не могу…
Внезапно в глазах у меня начинает темнеть. Я словно проваливаюсь в вязкую, густую массу черного цвета. И откуда-то издалека слышится папин голос.
— Плохое начало не к доброму концу… Запомни, Алеша. Плохое начало не к доброму концу…
А потом в моей голове словно что-то взрывается.
— Твою мать!
Я резко открыл глаза, уставившись в потолок. Давненько не было снов, давненько… Да еще именно таких. Снов глазами деда и его же восприятием… В последнее время я словно сам был участником всех событий. Именно я. А сейчас… Снова дедуля. К чему бы, интересно…
Я приподнялся на локтях, посмотрел на своих соседей по комнате. Оба они сопели с таким вдохновением, что заподозрить их в притворстве было сложно. Значит, в этот раз вслух я не говорил. К счастью… Или просто получекисты спят слишком крепко. Совесть, наверное, ни за что не мучает.
Я снова откинулся на подушку, пытаясь привести в порядок и мысли, и пульс. Он у меня фигачил со страшной силой. Пульс имею в виду.
Похоже, сегодняшний разговор с Клячиным дал свои плоды, раз мне приснился этот момент из прошлого. Получается, дед и правда видел фотографию Судоплатова… Витцке, значит, только своему бывшему сослуживцу доверял. Правда, не совсем понимаю, почему? Сейчас этот товарищ — преданный человек Сталина. По крайней мере вроде бы такая версия будет в будущем.
Шифр… Судя по всему, завитушки и чёрточки, которые вспомнил маленький Алеша — это тот самый шифр. Самое хреновое, опять информация вываливается какими-то дурацкими обгрызанными кусками. Будто слова, выдранные из контекста. Потому что разговор родителей деда мне приснился, конечно. Спасибо. Хотя бы еще одна крохотная песчинка упала в копилочку. Но рисунок?! Рисунок, блин! Нельзя было и его показать?!
Теперь я точно знаю, что Витцке использовал сына в качестве хранилища шифра. Молодец, конечно, прадедушка… Родитель года. Взял и сыну вручил государственную тайну. Я так понял, там компромат охренительного масштаба.
Кстати… А Клячин мне ведь не ответил. В смысле, не ответил на вопрос, когда я поинтересовался, чего он не договаривает. Николай Николаевич как-то быстренько свернул разговор. Предлог такой назвал, мол, вот-вот собрание закончится и лучше, чтоб нас не видели. А еще лучше, чтоб я не встретился с Судоплатовым. Типа,
