Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая (СИ) - Хренов Алексей
Он хотел дать ей шанс и подобие запасного парашюта.
— Если твоего отца вдруг снимут с должности и переведут на какую-то второстепенную работу, значит, у него будет от нескольких дней до месяца до ареста. И неважно, кто он, что он делал и чего не делал. И писать товарищу Сталину, что произошла «ужасная ошибка», боюсь, бессмысленно.
— Мой тебе совет: собрать чемодан, официально сделать себе командировку на год в один крупный город и свалить под неё же в другой, не говоря никому ничего.
— Понимаешь, солнышко, Краснодар и Красноярск — это ни хрена не один и тот же город. Это даже не по пути! Но твоя рыжая голова вовсе не обязана знать подобные тонкости!
— Сам ты штурман Хренов! Нет у меня картографического кретинизма! — влезла рыжая в повествование.
— А если и там начнутся подозрительные шевеления вокруг, то смело бери пример с великого русского композитора Сергея Рахманинова. Он сначала не понял русскую революцию и переехал в Швецию.
— А потом понял? — заинтересовалась рыжая ценительница музыки.
— Потом понял. И переехал еще дальше, в Америку.
Ты корреспондентка испанской газеты Mundo Obrero. Там, в паспорте, нарисована въездная-выездная виза. В Хельсинки зайди в банк КОР. Там на это имя будут деньги на первое время. Пиши раз в месяц про свои журналистские успехи на почтамт Парижа, до востребования. Как-то так. — Лёха завершил выдавать инструкции.
— Но это на самый крайний случай, который, я надеюсь не наступит.
— Спасибо тебе Лёша, а то мы прямо как шпионы. Мне страшно! — Огненно рыжая комсомолка смотрела на него широко раскрытыми глазами, полными слез. — Ты лучше сам приезжай за мной в Москву!
— В Москве моря нет, — пошутил Лёха.
— Ладно, тюфяк бесчувственный, я передумала бояться! Поедем к тебе на Чёрное море! — твёрдо заявила вдруг появившаяся прежняя деловая девушка.
— И вообще, Лёшенька, я ожидаю от тебя не только левый паспорт, а обручальное кольцо на палец! Вот на этот! — ввела Лёху в ступор активная и нахальная комсомолка, продемонстрировав тот самый палец, куда Лёхе требовалось раздобыть кольцо.
Лёха прищурился, взял её руку, внимательно её осмотрел и сказал:
— Ну, пока не всё так страшно, но я очень тебе советую перейти в спортивную редакцию или вести колонку про домоводство.
Надя сделала вид, что не слышит, а снова перешла к поцелуям.
Глава 20
Полундра и Куча мусора
Самое начало августа 1937 года. Аэродром Лос-Алькасарес, пригород Картахены.
— Стёпа! Ну ты и олень феерический! Ты посмотри, что ты пишешь! — Лёха заглянул через плечо к пыхтящему над рапортом о боевом вылете штурману. — Как сейчас сказал бы наш Алибабаевич: «Зачем ты такой дурной слова писать!» — спародировал он широко известного в узких кругах туркмена.
— Ну вот смотри, какой у тебя перл: «В результате бомбового удара предположительно была потоплена подводная лодка мятежников». Стёпа! Знаешь, в чём самый прикол? Видишь ли, Степан, у франкистов нет подводных лодок!
— А кого же мы тогда потопили? — в ужасе поинтересовался слегка наивный сибирский штурман.
— Скорее всего макаронников! — его командир не страдал излишней политкорректностью.
Самое начало августа 1937 года. Аэродром Лос-Альказарес, пригород Картахены.
Лёха развалился на чехлах в тени крыла СБ-шки. Под головой он пристроил старые чехлы, под ногами — ящик из-под авиабомб, а над всем этим — добротная тень и горячее небо, которое, кажется, вот-вот упадёт на голову. Вдали гудел аэродром, в ангаре механики пытались реанимировать заклинивший мотор, и где-то вдалеке кто-то ювелирно играл на гитаре — нестройно, но с душой.
К нему неслышно подошёл его командир, Николай Остряков. Лёха не видел его больше недели — пыльный, усталый, но довольный, как человек, только что вернувшийся из Мадрида целым и невредимым.
— Ну как там, в столице свободы и равенства? — лениво спросил Лёха, приподняв панаму в знак уважения к командиру.
— Да всё по-прежнему, — отозвался Остряков, улыбаясь. — Зад свой оторвать от лежанки в честь счастливого лицезрения командира — не желаете? А то лежите тут, как бревно, — усмехнулся он.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Счастлив вас лицезреть живым и здоровым! Лучше строй заход на посадку сюда! — Лёха подвинулся, освобождая командиру лучшее место. — Можно подумать, ты бы не хотел растянуться на пару часиков, — Лёхино лицо засияло дурацкой улыбкой. — Ну что, столицу посмотрел?
— Был. Мадрид как Мадрид. Не поверишь — сходил на настоящую корриду, — Остряков устроился рядом с Лёхой. — На старой арене. Барабаны, флаги, пыль столбом… и бык, и тореадор — всё как в кино показывали. Это в осаждённом городе, представляешь!
Лёха приподнялся на локте и фыркнул:
— Ага. Коррида в Мадриде, говоришь? Это всё фигня, ваша коррида! У нас в Картахене тут неделю назад, в субботу, тоже решили провести корриду. Но, знаешь ли, не судьба!
— Это почему же? — искренне удивился Николай.
— А вот слушай. Произошёл самый настоящий казус! Решили, значит, устроить корриду — ну или хоть что-то на неё похожее, первый раз с начала войны! Собрали людей, развесили плакаты, поставили флагштоки. А для антуража решили быков до арены прогнать прямо по улицам. Ну, чтобы как в старые добрые времена — пробежка по кварталам, публика, крики, праздник.
Остряков даже присел рядом, заинтересованный.
— И что?
— А вот тут начинается веселье.
Как только бедных быков выпустили и они рванули по улицам, тут откуда ни возьмись через забор перепрыгнуло несколько неизвестных личностей в синих тельняшках с наколотыми якорями на руках и плечах!
— Не может быть!
— Лично видел! И с криками: «За Сталина! За морфлот!» — они этих быков пинками, кулаками, матюками и какими-то сугубо морскими терминами загнали обратно в стойла! Без единой потери с нашей стороны!
— Да ладно! — Остряков уже катался от смеха. — Ты-то, небось, участвовал?
— Обижаешь! Конечно, участвовал! — важно кивнул Лёха. — Я же не мог такой блудняк пропустить.
Мы, морская авиация, мы не орём — мы рычим! Я с другого фланга зашёл, как положено, и вопил что есть сил:
«Полундра, гады! Торпеду вам в борт!» Наши подхватили — и с воплями «Полундра!» всех быков и разогнали.
Один бык вообще в мэрию влетел и отказался выходить оттуда. Обгадился, говорят, там знатно и до сих пор там, вроде, сидит.
— И что теперь? — Остряков почти рыдал от смеха.
— А теперь, говорят, быки ссутся, когда слышат крик «Полундра» — и отказываются выходить на улицы. Коррида под угрозой!
— Алафузов теперь не может отбиться от запросов — с него требуют, чтобы этих наших пацанов с парохода отправили военными советниками в интербригады!
Они смеялись так, как умеют смеяться только в молодости — задорно и беззаботно, как будто завтра не существует.
А потом затихли, глядя, как на горизонте начинает ржаветь небо — к вечеру. Жара спадала.
* * *
— Тяжело сейчас под Мадридом, да и вообще по всей Испании стало труднее, — стал серьёзным Остряков и, закуривая, продолжил: — По сравнению с ноябрём прошлого года, скажу тебе — небо стало совсем другим. Франкисты за это время сделали реальный рывок вперёд. И по количеству, и по качеству аппаратов.
Лёха покосился на него:
— С «мессерами»-то сталкивался?
— А как же. Встретились, — кивнул Остряков. — У фашистов новые машины появились, двухмоторные бомбардировщики с такими плавными, округлыми крыльями. Шли на встречных. Мы — на четырёх километрах, а они — ну, так, километра на два выше точно. Шпарим мы парой с армейцами в гордом одиночестве и видим, как почти навстречу нам три самолёта идут — и с истребительным прикрытием. «Мессеры» парами так синхронно и спикировали сверху. Мы в стороны, стрелки открыли огонь, увернулись, конечно, но с большим трудом. А они даже повторно атаковать не стали — потянулись обратно на высоту, к своим бомбёрам.
